…А марксистская критика 1930-х, понимая, что одним только творчеством никак не обойтись, предложила даже и ракурс, в котором следовало рассматривать личность писателя, его жизнь и судьбу «Все его повести и романы – одна огненная река его собственных переживаний. Это – сплошное признание сокровенного своей души. Это – страстное стремление признаться в своей внутренней правде… Достоевский тесно связан со всеми своими героями. Его кровь течет в их жилах. Его сердце бьется во всех создаваемых им образах. Достоевский рождает свои образы в муках, с учащенно бьющимся сердцем и с тяжело прерывающимся дыханием. Он идет на преступление вместе со своими героями. Он живет с ними титанически кипучей жизнью. Он кается вместе с ними. Он с ними, в мыслях своих, потрясает небо и землю. И из-за этой необходимости самому переживать страшно конкретно все новые и новые авантюры он нас потрясает так, как никто»⁴².

Так «архискверный» Достоевский получил в Стране Советов право на биографию, а с ней – и на «идейно выдержанное» художественное осмысление творчества и личности писателя в прозе, стихах, кинематографических и сценических образах. Полуразрешенный, полузапрещенный Достоевский продолжал жить в России и влиять (по-разному, конечно) на читателей, писателей, поэтов и деятелей всех искусств.

Владимир Набоков: поза неприятия

Владимир Набоков: поза неприятия

Неприязненное, порой враждебное отношение в творчеству и личности Достоевского никогда не было жестко связано с теми или иными (коммунистическими, социал-демократическими или монархическими) взглядами – иначе трудно было бы объяснить феномен Набокова или Бунина. В разное время разными критиками в числе вопиющих недостатков Достоевского назывались: многословность, художественная недостоверность, мелочное копание в душах героев, увлечение страданием, садомазохистский комплекс, жестокость таланта, невыдержка тона повествователя, «рожа сочинителя» в речи персонажей и т. д. и т. п.

Знаменитый курс Набокова в Корнельском университете «Шедевры европейской литературы» (Джейн Остин, Гоголь, Диккенс, Флобер, Толстой, Стивенсон, Кафка, Джойс, Пруст), который к моменту отставки писателя в 1959 году прослушало около четырехсот студентов, имени Достоевского не включал и включать не мог. «В моих курсах в Корнеле, – говорил он, – я уделяю ему не более десяти минут, уничтожаю его и иду дальше»⁴³. Однако на уничтожение, сокрушение, развенчание – можно было бы добавить еще ниспровержение, низложение, истребление и выжигание каленым железом – было истрачено (тратилось разово и повторялось снова) куда больше, чем десять коротких минут. Сбрасывание Достоевского с пьедестала, лишение его почетного и заслуженного звания гения стоило Набокову немалых трудов.