Церкви «до размеров старого доброго времени» (цит. по: 198, с. 331).

То были не совсем беспочвенные надежды, и ради их реализации священноначалие считало возможным идти на уступки Советской власти в вопросах второстепенных. Например, в церковный календарь включили светские и советские праздники: день памяти В. И. Ленина, день Красной Армии, годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, день Сталинской Конституции, – фактически как бы призывая верующих почитать память своих же гонителей. Один из современных историков называет это «демонстрацией верноподданнического усердия» РПЦ (54, с. 257). Но можно ли упрекать Церковь за этот вынужденный компромисс? Можно ли ставить в вину выведенному из темницы узнику, еще скованному по рукам и ногам, что он по требованию тюремщиков благодарит их за свежий воздух и солнечный свет? Бог судья таким коммунистическим и либеральным историкам.

В воспоминаниях А. Б. Свенцицкого приводится случай вызывающе антисоветского выступления в московской церкви. В мае 1946 года в храме Ильи Обыденного в праздник иконы Нечаянная Радость служил Патриарх Алексий. По окончании литургии протодиакон Николай Орфенов, обладавший сильным голосом, прогремел многолетие Святейшему Патриарху, а после начал: «Богохранимой стране нашей Российстей, властем и воинству ея и первоверховному Вождю…». И в это время какая-то пожилая женщина, плюнув в протодиакона, закричала во весь голос с солеи: «Не смейте поминать диавола, христопродавцы!». Отец Николай во всю силу голоса уже не пел, а кричал: «Многая лета!». Хор поспешно загремел: «Мно-о-о-гая ле-е-та!!!». Но женщину заглушить не могли. «Христопродавцы! – яростно кричала она. – Не сметь поминать!» Настоятель отец Александр Толгский побелел. В храме началась давка. Молящиеся бросились к дверям, к открытым выходам, и в несколько минут храм опустел. Спокойным оставался лишь Святейший Патриарх. Почему никто из служителей храма впоследствии не пострадал, недоумевал А. Б. Свенцицкий, непонятно, «у меня же тогда было такое ощущение, что вот-вот подадут автобусы и всех нас повезут расстреливать». Выйдя их храма, он буквально бросился бежать домой (151, с. 280–281).

Фактом остается то, что Русская Церковь была полностью лишена свободы в своей не только внешней, но и внутренней деятельности. Выборы патриархов, назначения епископов, хиротонии священников, количество православных храмов, издание Библии и богослужебной литературы, численность студентов духовных учебных заведений и многое другое определялось не церковным сообществом, а государственной властью. Вавилонское пленение Русской Церкви продолжалось.