Дружеские отношения с Тургеневым не прекратились после «ухода» Фета из литературы. Не оттолкнуло автора «Отцов и детей» и радикальное поправение его приятеля. Все шестидесятые и первую половину семидесятых годов их переписка продолжалась с разной степенью интенсивности, иногда прерываясь на несколько месяцев (всего сохранилось 130 писем Тургенева Фету и семь ответных). Во время пребывания Тургенева в Спасском-Лутовинове (тот почти каждый год приезжал туда на лето из-за границы) они встречались, проводили время на охоте и в беседах. Преимущественно спорили, причём ещё со времён гощения Фета в Куртавнеле споры принимали характер чрезвычайно горячий, однако не приводили к разрыву. Так, 31 марта 1867 года Тургенев писал из Москвы: «А уж как хотелось видеть Вас — поспорить с Вами, с хрипом, с визгом и удушием — как следует — и с постоянным чувством симпатии к спорящему субъекту»⁴⁹².

Постоянным предметом их споров была необходимость сознательного, критического начала в искусстве. В этом вопросе Фет демонстрировал постоянство. Ещё 20 января 1858 года он писал о тургеневской повести «Ася», упрекая автора в избытке «ума»: «Все эти далёкие вальсы, все блестящие на месяце камни, описания местностей — вот Ваша несравненная сила... Говорите, что хотите, а ум, всплывающий на поверхность, — враг простоты и с тем тихого художественного созерцания. Если мне кто скажет, что он в Гомере или Шекспире заподозрил ум, я только скажу, что он их не понял»⁴⁹³, — и в дальнейшем продолжал настаивать на своём, ни на йоту не отступая. Тургенев поначалу отстаивал правомерность и бессознательного, и сознательного в литературе. «Одно разве, повторить мою старую песню: “Поэт, будь свободен! Зачем ты относишься подозрительно и чуть не презрительно к одной из неотъемлемых способностей человеческого мозга, называя её ковырянием, рассудительностью, отрицанием, — критике? Я бы понимал тебя, если бы ты был ортодокс или фанатик или славянофильствующий народолюбец — но ты поэт... Поверь: в постоянной боязни рассудительности гораздо больше именно этой рассудительности, перед которой ты так трепещешь, чем всякого другого чувства. Пора перестать хвалить Шекспира за то, что он — мол, дурак; это такой же вздор, как утверждать, что российский крестьянин... сказал, как бы во сне, последнее слово цивилизации», — писал он 10 (22) октября 1865 года из Баден-Бадена. Но постепенно его стало раздражать отсутствие каких-либо уступок со стороны собеседника: «...Моя претензия на Вас состоит в том, что Вы всё ещё с прежним, уже носящим все признаки собачьей старости упорством нападаете на то, что Вы величаете “рассудительством”, но что в сущности не что иное, как человеческая мысль и человеческое знание»⁴⁹⁴ (письмо от 15 (27) июня 1866 года из Баден-Бадена).