Ещё раз с абсолютной прямотой высказывает он самую важную для себя мысль: «Чтобы правильно судить о положении современного сельского хозяйства, надо навсегда выбросить из головы всякие образы и соображения другого порядка вещей и сказать себе: это коммерческое предприятие, подобно всякому другому, ни более, ни менее. Только с этой, единственно справедливой точки зрения могут быть объяснены и поняты многие явления нашего сельского хозяйства»483. Фет снова повторяет свой тезис об отсутствии в России пролетариата: потребность в рабочих руках огромная, но никто не хочет работать. В очередной раз автор настаивает, что единственный способ удержать хозяйство на плаву — жить самому в деревне и использовать вольнонаёмный труд под своим присмотром, при том что работники по-прежнему могут быть недисциплинированными, что твёрдых цен на рабочие руки нет — всё зависит от конкретной ситуации и ловкости хозяина: можно нанять и по 60 копеек за десятину, и по шесть рублей. Автор продолжает утверждать, что сейчас помещик может быть лучшим хозяином, — просто потому, что лучше образован, «развит».
Интересны его суждения о благотворности всеобщей воинской повинности: «Эта мера может как прямой источник народного образования оказать стране неисчислимые благодеяния. Она ослабит то безнравственное чувство отвращения к делу государственной обороны, которое заявляло себя в народе такими действиями, как, например, членовредительство. Но всех этих благ можно только ожидать при одном условии. Сроки службы должны быть уменьшены до последней крайности, но зато в течение этого срока человек должен быть непрерывно на службе»484.
Словом, кроме некоторых нюансов и лирики, повторяются те же тезисы, которые сквозными мотивами проходили через предыдущие очерки. В некоторых случаях они высказаны прямее и подробнее, в других — более бегло (так, в этот раз он только слегка коснулся ненавистной ему общины). Интересно, что косвенно Фет откликается на поражение в войне, нанесённое Франции Пруссией, — для него это торжество германского идеала хозяйствования над французской жадностью и погоней за всё новыми развлечениями.
Эти размышления отразились и в художественной прозе Фета — в написанной в феврале 1870 года повести «Семейство Гольц». Напечатана она была в «Русском вестнике» — Фет дал Каткову неделю на размышление, обещая в случае отказа отдать повесть в «Зарю». В истории русской немки Луизы, по настоянию отца вышедшей замуж за военного ветеринара Гольца, Фет сталкивает два идеала любви и семьи, значимые в его жизни. Отец Луизы и его мачеха являются носителями идеала, восходящего к романам Жорж Санд и потому напоминающего об отношениях автора с Марией Лазич, — идеала приоритета чувства над оковами «разума». «...Не могу, в видах твоей же пользы, не указать на недостаток твоего воспитания. Мать не сумела развить твоего сердца. Ты своим бессердечием переступаешь мне дорогу, но я этого не потерплю. Слышишь, не потерплю! Слово бессердечие — нисколько не фраза и не преувеличение. Я тебе это докажу. Чем, как не этим словом, должно назвать упорное сопротивление бескорыстным и, несмотря ни на какие оскорбления, постоянным искательствам честного труженика, преданного тебе до обожания?»485 — упрекает героиню отец, начитавшийся романов Жорж Санд. Сама же Луиза воплощает идеал «Германа и Доротеи» — разумной семейной жизни, основанной на трудолюбии, взаимной заботе и симпатии. Этот идеал оказывается в повести бессильным перед жорж-сандовской демагогией: Луиза, в которой отцу благодаря упрёкам удалось разбудить чувство вины, выходит замуж за нелюбимого человека. Само по себе это не является катастрофой, и «немецкий» идеал может победить «французский» — благодаря стойкости жены, преданности её идее семьи Гольцы до поры до времени живут спокойно и благополучно.