Светлый фон

Таня открывает блокнот на букве «Л»: «Лека умер 17 марта в 5 часутр в 1942 г.». Это слитное «часутр» выбивается из общего ритма. Так пишут в полуобморочном состоянии, забывая пробелы, путая склонения и падежи.

«Лека умер 17 марта в 5 часутр в 1942 г.»

В марте только одним трестом «Похоронное дело» похоронено 89 968 человек. Это последствия дистрофии и жуткой блокадной зимы. Первой зимы, самой страшной и самой холодной на свете.

Весну ждали с тревогой: растает лед, прервется Дорога жизни.

Весну ждали с надеждой: разрешат огороды, начнет расти трава.

13 апреля умирает дядя Вася. Василий Родионович Савичев.

Город выводит Таниной рукой: «Дядя Вася умер в 13 апр 2 ч ночь 1942 г.».

«Дядя Вася умер в 13 апр 2 ч ночь 1942 г.».

Блокнот пухнет от боли.

«4 мая в Ленинграде открылось 137 школ. К учебе вернулись почти 64 тысячи ребят. Медицинский осмотр показал: из каждых ста лишь четверо не страдают цингой и дистрофией»[281].

Дистрофия продолжала уносить жизни тысяч ленинградцев. В каждом районе Ленинграда открывались столовые усиленного питания. Попасть туда можно было лишь по направлению врача. К началу мая к ним прикрепили 100 тысяч больных.

В мае на Васильевском острове съели всю акацию. В блокноте появилась еще одна запись: «Дядя Леша 10 мая в 4 ч дня 1942 г». Листок с буквой «Л» занят записью о Леке, поэтому Таня пишет на развороте. Слово «умер» она пропускает. Не из страха, не из суеверия. В этом слове больше нет необходимости. Блокнот настолько напитался смертью, что все понятно без слов. К чему тратить лишние силы?

«Дядя Леша 10 мая в 4 ч дня 1942 г».

Уже лежит и не встает мама. Желудок ее ссохся от голода. Дистрофия достигла необратимых последствий. Это когда человек еще жив, но его уже ничем не спасти и счет идет на дни, а то и на часы.

Тринадцатого мая появляется самая мучительная запись в блокноте Тани Савичевой на странице с буквой «М»: «Мама в 13 мая в 7.30 час утра 1942 г».

«Мама в 13 мая в 7.30 час утра 1942 г».

Всё.

Голодные дети сами не встают в 7.30 утра. Поэтому точное время Таня могла знать лишь в одном случае: она заснула рядом с мамой, обнимая ее, стараясь согреть, а проснулась оттого, что самый родной на свете человек вдруг стал холодным.

Трудно представить, какой личный ад ей пришлось пережить в эти минуты. Пустая квартира. За окном из громкоговорителя раздается привычный звук метронома, но жизни уже нет. Вот мама. Еще вчера она пыталась говорить, улыбалась сквозь силу, а сейчас она лежит, пустая и холодная. И не хватит дров во всем блокадном Ленинграде, чтобы ее согреть.