Последняя, восьмая, глава романа Толстого, почти целиком посвящённая Левину, его духовному пробуждению, открывается изображением дуба, ещё не уничтоженного бурей, а пронзённого молнией, в смятении, как муки рождения веры в Левине. В финале толкование художником толстовского отношения к мысли семейной, к материнству, к святому предназначению женщины быть продолжателем рода человеческого смотрится неожиданно. Его творческая сверхъестественная интуиция, подсказывает решение толстовского замечания внутри фразы: «…она с ребёнком у груди…» – женская обнажённая грудь с выразительным соском кормящей матери (в юности она потрясла художника при виде спящей уфимской тётушки: «…угадал розовый сосок, красовавшийся на груди, необъятной, как Россия»). У груди Кити – рука матери и крохотная, как на иконе, младенческая ручка. Не случайно Алексеев в начале романа дал обнажённую грудь юной Кити, грудь будущей матери, при осмотре девушки врачом. Дважды представлено им и лицо Анны: чувственное – после плотской связи с Вронским и с остеклевшими глазами – после смерти. Невероятно точное сближение-противопоставление. Алексеевская волшебная дымка (она отсутствует в офсетной печати) создаёт в иллюстрациях сновидческое состояние, некой грёзы, без реалистического буквализма. Материнство – это святое. Тут никакого не может быть «Мне отмщение, и Аз воздам». Таков один из подтекстов многомерной изобразительной сюиты к роману Толстого как прозрение русского художника-гения.

Глава двадцать третья Единственный создатель цикла «Доктор Живаго» (1959)

Глава двадцать третья

Единственный создатель цикла «Доктор Живаго» (1959)

Пройдёт совсем немного времени, и от издательства «Галлимар» Алексееву поступит предложение иллюстрировать нашумевший роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Прочитав его, он потрясён: у него возникло реальное чувство, что «пропавший без вести старший брат после сорока лет молчания прислал письмо, написанное на шестистах пятидесяти страницах». Ощущение художника-интуитивиста рифмуется с признанием Пастернака в одном частном письме: он писал роман «как длинное большое своё письмо к тем, кто очень любят меня, и моё сердце перед ними в долгу». И называет события, которые наблюдал или переживал сам: московское детство, уральские впечатления времён Первой мировой войны, память о революционных днях в Москве и голодной жизни в войну Гражданскую. Немало из этих дорог Алексеев проходил сам. И почти в тех же местах жил у дядюшки, впитывая воздух Урала. Может быть, самое главное признание художника: «выражения, чувства, мысли были моими, интимными», но он не мог ни с кем ими поделиться: «Кто поверил бы мне?». Он вновь воодушевлён.