Предчувствия-сновидения и связанные с ними галлюцинации мучают Анну, из-за нервного состояния и бессонницы она начинает принимать морфий («морфин» у Толстого) и признаётся: «Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко». Образ бородатого мужика, ей мерещащийся, неизменно связан с поездом, с железной дорогой. Жуткий мужик, «физически ущербный и внешне неприглядный» из её снов – один из самых таинственных образов в романе. Как заметил В. Набоков, он «пытается сделать с железом то, что жизнь Анны сотворила с её душой», ставшей ревнивой и подозрительной, растоптанной и униженной как собственной страстью, так и травлей аристократического круга: «Давно уж я видела этот сон. Я видела, что я вбежала в свою спальню, что мне нужно там взять что-то… и в спальне, в углу, стоит что-то… И это что-то повернулось, и я вижу, что это мужик с взъерошенной бородой, маленький и страшный. Я хотела бежать, но он нагнулся над мешком и руками что-то копошится там».

Пророческий сон беременной Анны Алексеев воплощает в сцене, где Каренина бредёт в полутьме собственной спальни с горящими свечами в руках и в длинном белом платье-саване. Отсветы, падающие на тёмные стены от дрожащего пламени свечи, напоминают гигантские рога сатаны, венчающие овальную голову странного мужика, сидящего напротив в углу, а на полу – мерцающее овальное белое пятно как провал в преисподнюю. Не отличая подлинное от мнимого, Анна даже с завязанными глазами (художник дважды повторяет этот мотив, словно подчёркивая символическую слепоту героини) упрямо движется к тупику, к драматическому финалу своей короткой жизни.

Постепенно образ смерти в офортах становится всё страшнее. Анна едет к Долли в «покойной коляске, чуть покачивавшейся своими упругими рессорами на быстром ходу серых». Только открытую коляску (всё – чёрные тревожные силуэты) везут два лошадиных скелета, неторопливо перебирающих оголёнными костями, мимо погружённых в туман домов со странными белыми окнами. Мистическое видение Анны, находящейся в пограничном состоянии перед самоубийством, повторяется в нервном полубреду: «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», – подумала Анна, и, вспомнив свой сон, она, дрожа от страха, отошла к противоположной двери». На её лице под вуалью был ужас. А «мужичок, приговаривая что-то, работал над железом». «Мужичок», что, скорее, плод больного воображения Анны, по Алексееву, уже и не «мужичок», а некий инфернальный кошмар. Он держит какую-то железку, стоя перед чугунными колёсами, железными паровозными цепями и винтами.