«Как же мне надоели эти русские артисты! – завопил Пети. – Мне никто, кроме русских, не перечил! Нуреев, Барышников и Цискаридзе меня учат, как ставить балет!» Перечень фамилий показался настолько достойным, что я продолжил аргументацию за верность А. С. Пушкину. В итоге Пети ушел с репетиции, громко хлопнув дверью. Илзе смотрела на меня глазами полными ужаса и укора.

На следующий день в нашем зале на утреннем классе неожиданно появился Ролан. Любезно обратился к Семёновой: «Можно я посмотрю?» У меня от сердца отлегло, значит, не все еще потеряно… Дело в том, что Пети поступил в школу Парижской оперы в 1935 году, когда Марина Тимофеевна с триумфом танцевала в Опера́ Гарнье «Жизель». После урока Ролан был нежнее нежного, сказал Семёновой, что помнит, как она покорила Париж, – в общем, наговорил ей много лестных слов.

Когда Пети ушел, Марина, без тени иронии, задумчиво произнесла: «Надо же, какой старый, а меня помнит». Его комплименты на Семёнову не подействовали. Пети, как и Лакотта, она не жаловала. Вообще к французам Марина относилась плохо, видимо, воспоминания о скандалах с Лифарем в Парижской опере навсегда оставили в ее душе неприятный осадок.

Хотя какой же Серж Лифарь француз? Он же киевский – Сергей Михайлович Лифарь, согласно своей метрике!

Вспоминая о своих столкновениях с Лифарем, Семёнова рассказывала: «В I акте „Жизели“, на первом же спектакле, я бисировала по требованию публики свою вариацию. Мне так аплодировали! Я сделала жест рукой дирижеру, чтобы оркестр повторил мое соло. Это был фантастический успех. Лифарь не мог его перенести, устроил за кулисами такую истерику!

На следующий день он подговорил своих поклонников, чтобы меня зашикали, но у них ничего не вышло. Я вновь бисировала. Лифарь решил побить мой успех и попытался бисировать вариацию Альберта во II акте. Ну, ты же понимаешь, я-то в начале спектакля бисировала, еще свежая, в силе, а во II акте дважды станцевать вариацию Альберта в спектакле нереально для мужчины, ноги уже очень уставшие. Но Лифарь все равно станцевал, и, конечно, еще хуже, чем первый раз. Хотя ему было на тот момент только 30 лет, танцевал он уже неважно и держал кое-как. В дуэте так и пытался руки отпустить, чтобы я упала. Наивный! Не понимал, что я и сама могу стоять…

Потом в своих мемуарах Лифарь написал, что в сцене сумасшествия я кричала «мама» и в зале смеялись. Вранье от начала и до конца. Коль, ну ты представляешь, чтобы я кричала на сцене, я что, ненормальная?! Он уже не знал, как меня оскорбить, потому что пережить мой успех не мог до конца своей жизни. Очень неприятный был человек этот Лифарь!»