Находясь в Лондоне, Бенеш, естественно, следил за всеми перипетиями и нюансами советско-британских отношений, соотнося с ними свою внешнеполитическую активность. Президенту, как можно предположить, стали известны и слова Сталина на Московской конференции представителей СССР, Великобритании и США в сентябре 1941 г., о том, что соглашение с Англией о сотрудничестве в войне против Германии «следовало бы превратить в союзный договор, который охватывал бы не только военный, но и послевоенный период. Наше правительство целиком стоит за это»[719]. Возможно, тогда и родилась у Бенеша мысль о желательности подобного договора между Чехословакией и СССР. Однако говорить об этом было пока рано: не позволяло отчаянно тяжелое положение на советско-германском фронте. Основная тяжесть противоборства с гитлеровской Германией в это время легла на плечи Советского Союза, потери которого в людском, территориальном и материальном отношениях в начальный период военных действий были огромны. Хотя частям вермахта и не удалась молниеносная война, но подойти вплотную к советской столице они смогли. 20 октября 1941 г. в Москве было объявлено осадное положение. Началась эвакуация государственных и общественных учреждений, а также дипломатического корпуса. Вместе с ним уехали из Москвы сотрудники чехословацкого полпредства во главе с 3. Фирлингером и чехословацкой военной миссии во главе с Г. Пикой. Второй советской столицей в это время стал г. Куйбышев (прежде и ныне Самара).

Здесь принимали и некоторых высоких иностранных гостей. 30 ноября 1941 г. сюда прибыл глава польского эмигрантского правительства В. Сикорский, который интересовался формированием польских военных частей на территории СССР. На аэродроме среди встречавших был и Фирлингер. В беседе с заведующим IV европейским отделом НКИД Н. В. Новиковым он как бы невзначай и в шутливой форме бросил фразу:

«А когда же мы будем встречать Бенеша?». На вопрос Новикова, «разве Бенеш собирается приехать к нам, Фирлингер все в том же шутливом тоне ответил, что он сделал бы это с большим удовольствием, если бы советское правительство этого пожелало»[720]. Так вторично после 22 июня (первый раз, как сказано выше, об этом вскользь говорилось в письме Бенеша на имя Литвинова от 6 августа) зашла речь о приезде президента в СССР, хотя положение на советско-германском фронте пока оставалось чрезвычайно тяжелым, и еще ничего не было известно о разгроме гитлеровских войск под Москвой. 3–4 декабря 1941 г. Сикорский вел переговоры в Москве со Сталиным, в результате которых была подписана Декларация правительства СССР и правительства Польской республики о дружбе и взаимопомощи. Бенеш по этому поводу прислал поздравительную телеграмму советскому правительству[721], вероятно укрепившись в мысли о необходимости аналогичного чехословацко-советского документа. Осенью 1941 г., несмотря на сложное положение на советско-германском фронте, к президенту вернулся характерный для него оптимизм. В беседе с А. Иденом 13 ноября он высказал мнение, что «Россия уже вышла из тяжелейшего кризиса» и что «война окончится следующей осенью»[722]. И, может быть, совсем не случайно, выступая 25 ноября в Госсовете, Бенеш говорил: «С 22 июня 1941 г. центр тяжести войны переместился на Восток, и самое большое бремя со стороны союзников несет Советский Союз. Он борется не только за себя, но и за всех нас остальных. Его армия, его экономическая организация и его политическое устройство оправдали себя»[723].