В последних строках – намек на роман крепостных Василия Калашникова с девкой Малашкой, которую дала в приданое дочери Н. И. Гончарова. «За Василием блохи другова роду»! Роман увенчался браком, и чета Калашниковых продолжала жить у Пушкина. Любопытно, что управляла хамами и дворней в доме Пушкиных не молодая хозяйка, а сам хозяин – Пушкин. Покидая временами Петербург, Пушкин всегда тревожился и волновался, как управится с людьми Наталья Николаевна. «Что люди наши? каково с ними ладишь?»[981] – обычный вопрос Пушкина в письмах к жене.

В сентябре 1832 г. он ездил в Москву. В первом же письме (от 22 сентября) он писал: «я все беспокоюсь, на кого покинул я тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит не проспится, ибо он и пьяница, и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит»[982]. На этот раз Наталья Николаевна взялась за домоуправление, и Пушкин был доволен. «Продолжай, как начала, и я век за тебя буду бога молить. Заключай с поваром какие хочешь условия, только бы не был я принужден, отобедав дома, ужинать в клобе»[983],– писал Пушкин жене 25 сентября, а в начале октября он вновь поощрял жену: «Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь щеты, доишь кормилицу– ай-да хват баба! что хорошо, то хорошо»[984]. По возвращении домой в войне принял участие и сам хозяин. Он писал Нащокину (2 декабря): «Приехав сюда, нашел, я большие беспорядки в доме, принужден был выгонять людей, переменять поваров».[985]

В поездку 1833 г. опять те же волнения. «Живо воображаю первое число. Тебя теребят за долги, – Параша, повар, извощик, аптекарь, m-me Zichler, у тебя не хватает денег».[986] И опять: «Кстати, о хамовом племени: как ты ладишь своим домом? боюсь, людей у тебя мало; не наймешь ты ли кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить? Все это меня беспокоит– я мнителен, как отец мой»…[987] Сам Пушкин испытывал немалые неприятности по милости слуги, которого он взял с собою в дорогу. В нескольких строках Пушкина к жене нарисован во весь рост этот человек Гаврила: «Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе тон московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные, дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только»[988]. И тут не без признательности Пушкин вспоминает Ипполита, которого он брал в поездку 1832 г. «Свет-то мой Ипполит!» У Ипполита была важная особенность: говорил по-французски. С Гаврилой Пушкин пропутешествовал всю осень 1833 г., и уже на возвратном пути по выезде из Москвы в Петербург гнев Пушкина разразился над Гаврилой. «Гаврила мой так был пьян и так меня взбесил, что я велел ему слезать с козел и оставил его на большой дороге в слезах и в истерике; но все это на меня не подействовало»…[989] Но еще раньше, чем Нащокин прочел это сообщение, он узнал историю Гаврилы от него самого. Утром на другой день он нашел камердинера Пушкина спящим на лестнице своей квартиры. На вопрос, как он здесь очутился, тот объяснил, что Александр Сергеевич спихнул его с козел за то, что он был пьян, и приказал ему отправляться к Нащокину.