Во всех своих делах о. Сергий доходил до крайностей, в т. ч. и в религиозной деятельности. Им владели «религиозно-революционные» настроения: «Отрицая всеми силами души революционность как мировоззрение и программу, я остаюсь и, вероятно, навсегда останусь “революционером” в смысле мироощущения (да разве такими “революционерами” не были первохристиане, ожидавшие скорого мирового пожара)»[903]. Лев Зандер отметил максимализм Булгакова – «чисто русское стремление доходить во всем до конца»[904].

В предисловии «От автора» к книге «Свет невечерний» (1917) о. Сергий высказал устремления своей религиозной философии: «В этом “собранье пестрых глав” мне хотелось выявить в философствовании или воплотить в умозрении религиозные созерцания, связанные с жизнью в Православии»[905]. О. Сергий хотел соединить «трансцендентизм» с «имманентизмом»: «Соединить же правду того и другого, найти не “синтез”, но жизненное единство, в живом опыте познать Бога в мире, а мир в Боге – это предельная задача религиозного сознания, поставленная его историей»[906]. Он был убежден, что «в основе религии лежит пережитая в личном опыте встреча с Божеством»[907]. «Вся история человечества, что касается религиозного его самосознания, превращается в какую-то совершенно неразрешимую загадку или просто нелепость, если не признать, что она опирается на живой религиозный опыт»[908]. Религия есть «непосредственное опознание Божества и живой связи с Ним, она возможна при религиозной одаренности человека, существованию религиозного органа, воспринимающего Божество и Его воздействие»[909]. Соответственно, в основе религиозной жизни человека лежит определенный религиозный опыт, а «свое богословие о. Сергий неизменно проверял в предстоянии алтарю, о чем и свидетельствовал, как главном и основном требовании, предъявляемом им к своему творчеству»[910].

В основе различного понимания природы церкви у католиков и православных лежит «разный религиозный опыт, разное чувство церкви, которое для католика переживается преимущественно как крепкая организация, централизованная иерархия с папой во главе, для православия же есть внутреннее единство жизни во Христе, в любви и свободе»[911]. «Жизнь во Христе» и есть личный религиозный опыт.

Возвращение в Православие сопровождалось у Булгакова чувством «духовной свободы и ее долгом (если так можно сказать) как основным условием и самой стихией моей церковности»[912]. Булгаков говорил: «Православие дышит свободой»[913]. Свободу он ощущал как «высший дар Божий», тождественный служению Господу. Грехи против свободы Булгаков понимал как грехи против Бога и Церкви: «…грехи против свободы суть грехи против православия и церкви, и, наоборот, духовное самопорабощение, во имя чего бы оно ни принималось, есть хула на Духа Св., которая не простится ни в сем веке, ни в будущем»[914].