Эти соображения приводят к выводу, что любовный пыл, демонстрируемый Веничкой – не более чем требование жанра, в том духе, в каком Дон Кихот говорит о себе – «Странствующий рыцарь не может не быть влюблен»[1022]. Веничка говорит нам, что опыта в любовных делах у него мало, и в женщинах он разбирается плохо, знает лишь, что они вынуждены мочиться, приседая на корточки, и зарезали Марата перочинным ножиком. Эти детские, энциклопедические знания сохраняются и в описании отношений с возлюбленной (он пытается, в частности, сосчитать ее «сокровенные изгибы», но в конце концов сдается), что странно сочетается с его недавним опытом сексуального «познания». Описание этого недавнего опыта как входа в Эдем (а не изгнания из Эдема, как требовал бы библейский миф) – это многозначительная «оговорка» перевернутой логики[1023]. Веничка, судя по всему, действительно обладает духом детства до падения, до разделения на мужское и женское. Напоминая Дон Кихота (и глупого литературного двойника Розанова), он жалуется на свою «деликатность» и не может соответствовать своим собутыльникам в их грубом разговоре о телесных отправлениях[1024]. Как Стультиция, он примиряет противопоставление мужского и женского – равно как и пьянства и трезвости, смеха и слез, России и Запада.

* * *

Заявления Стультиции оттеняют также сложные символические взаимоотношения глупости и пьянства в «Москве – Петушках». И Эразм, и Ерофеев извлекают все возможное из метафорических ассоциаций алкоголя в Евангелиях. Как замечает Стультиция, истинное благочестие – это и безумство, и опьянение: «Удивляться ли после того, что апостолов принимали порою за пьяных и что Павел показался безумным судье Фесту»[1025]. «Для Эразма, – пишет М. Э. Скрич, – сходство между алкогольным опьянением и вдохновением от воздействия Святого Духа весьма велико». Действительно, именно Эразм (а за ним Рабле) оживил тематику «трезвого пьянства», некогда разрабатываемую в патристической теологии, как метафору благочестивого христианского безумия, центральную для идейной картины «Москвы – Петушков»[1026].

«Аналогия» состояния опьянения и состояния божественного вдохновения наполняет ерофеевскую поэму. В параллели с Христом, которая опять-таки колеблется на грани между шуткой и серьезностью, путь пьянства интерпретируется Веничкой как via crucis, который оставляет у него «стигматы» от его томления духа[1027]. Аналогия продолжается путем замены вина на крепкие алкогольные напитки. Отдаваясь алкоголю, Веничка отдается и Духу, предавая себя и свое создание воле Божьей. Если дураки, как подчеркивают русские пословицы, находятся в руках Господних, чьи планы и законы они не в состоянии понять, дураки-алкоголики, как представляется, предстают вдвойне беспомощными (и, потенциально, вдвойне благословенными)[1028]. Полная потеря силы воли, характерная для алкоголизма, может обозначать определенную доступность для божественной благодати, которая символизируется наставлением «Встань и иди», с которым Веничка постоянно обращается к себе, ссылаясь на Христовы чудеса.