29 июля / 11 августа. Написала императрице; поздравила ее с наступающим днем рождения Алексея Николаевича и сообщила, что оправилась от болезни и представляю себя всецело в ее распоряжение. Конечно, ни слова об отъезде, держалась общих выражений. [На это письмо Нарышкина получила ответ императрицы, который приведен у Фюллопа-Мюллера. Вот текст письма: «Милая м-м Зизи! Обнимаю вас со всей моей любовью за ваши добрые слова, молитвы и пожелания для нашего любимого солнечного луча. Мы имеем великое утешение — помолиться в половину второго перед иконой Божией Матери Знаменской, и в своей молитве я не забуду о Ваших, любимый друг. Благодарю вас за все, что вы мне говорите. Как хотела бы я прижать вас к сердцу, но, увы, это невозможно. Вы поймете, чего мне это стоит… но мы ничего не можем сделать, все в руце Божией, и я хочу надеяться, что Он еще подарит нас радостью свидания. Простите за краткость этого письма: сердце мое полно! Да хранит вас Бог! Прошу вас сердечно, пишите мне от времени до времени. Мы все вас обнимаем и благодарим вас за всю любовь и дружбу. Христос с Вами! Всегда ваша от всего любящего сердца. А.».] Надо ждать, что будет дальше. Вечером приехали ко мне на велосипеде Елена Петровна и ее младший деверь Георгий Константинович[1348].

30 июля / 12 августа. У меня был Боткин; по назначению Керенского он возвращается в Александровский дворец и едет с ними; не знает, ни куда их отправляют, ни когда. Говорят, в ночь с понедельника на вторник Бенкендорфы возвращаются сюда. Мне хочется их поскорее увидеть и все от них узнать. Если едут в Кострому, может быть, я туда перееду тоже и попытаюсь устроиться там на зиму в женском монастыре. Если не в Кострому, то, полагаю, придется остаться здесь. Была у обедни в Федоровском соборе во избежание расспросов со стороны Павла Александровича и его семьи. Там меня все так радушно встретили, а я была очень растрогана, что больше Их там не вижу, никогда туда не ходила иначе, как с Ними. Сердечная слабость, да и голова болит. Приняла строфант. В общем, очень больна.