Выйдя из кинотеатра, пошел бродить по улицам города. Центр его сгорел, а окраины почти целы. Куда ни шагнешь, всюду слышишь русскую речь, русские песни и, конечно, нашу тульскую трехрядку. Да, про теперешний Франкфурт-на-Одере можно сказать: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»[1069]

На бульваре я остановился перед нагим юношей с лавровым венком на голове. Не надо прибегать к каким бы то ни было антропометрическим измерениям, чтобы уверенно сказать: «Это эллин классических времен». У юноши непринужденная поза: он сидит на широкой площадке цоколя, ноги отведены влево, правая рука опирается на лиру с порванными струнами. На лицевой стороне цоколя — барельеф-портрет и надпись выпуклыми буквами: Dem Andenken Heinrichs von Kleist. 1777–1811[1070]. На трех других сторонах — барельефы-иллюстрации к лучшим произведениям поэта: Zerbrochenen Krug, Käthchen von Heilbronn, Prinz von Gomburg[1071].

Памятник сделан с большим вкусом. Чувствуется, что сооружен он не правительством, а мыслящей и любящей искусство частью немецкого народа.

Долго стоял я в раздумьи перед Кляйстом, а когда двинулся в лагерь, на город уже ложились сумеречные тени. Не успел я пройти и двух десятков шагов, как вновь остановился перед другой пластической фигурой. Но на сей раз мой взор привлек к себе не нагой эллин, а самый обыкновенный немецкий мальчик в опрятном, хотя и латаном костюмчике. Юный немец (ему нельзя было дать больше десяти лет) стоял возле заборчика, положив на него локти и подперев ладонями подбородок. Мальчик был так красив, что я невольно сравнил его с изящной дрезденской фигуркой. Но он поразил меня не этими внешними данными, а мягким светом своих синих глаз, полных задумчивой грусти и резиньяции. Мальчик неотрывно смотрел туда, где медленно садилось солнце. И я взглянул на заходящее светило и почему-то подумал: «Вот солнце страны философов и поэтов!» Мне стало грустно от мысли, что оно, быть может, навсегда уходит из мира.

Вчера вечером был концерт на открытом воздухе. Сидячие места достались немногим счастливчикам. Подавляющее большинство публики устроилось прямо на земле. Но были и такие, которые полезли на крыши бараков.

Тишину и порядок нарушил внезапно появившийся майор. Зычным, но явно нетрезвым голосом он приказал галерке очистить крыши. Никто, разумеется, не подчинился горлопану. Тогда он сам полез на крышу и стал расталкивать публику. Но и тут его властные требования не имели успеха. Майор вытащил наган и приготовился стрелять в нарушителей порядка. На некоторых репатриантов это подействовало, и они слезли с крыши, другие же ребята навалились на майора, обезоружили его и сбросили вниз. Тут-то, наконец, удалось восстановить тишину и начать концерт.