О войне много написано, и сказать о ней что-то новое чрезвычайно трудно… Но самое страшное звено этой цепи, генеральское звено, пропитанное интригами, безжалостное, морально-коррумпированное и решавшее судьбы миллионов солдат, – о нем очень мало сказано и написано. И я думал – это будет мое слово о той войне. До меня был Симонов, но он скорее затуманил эту тему. Он брался за слишком острые, непроходимые сюжеты о генералах, командовании, планировании операций. И цензура его объела и обесцветила. К тому же я мог писать о теме Власова, закрытой в симоновское время (ГВ).
О войне много написано, и сказать о ней что-то новое чрезвычайно трудно… Но самое страшное звено этой цепи, генеральское звено, пропитанное интригами, безжалостное, морально-коррумпированное и решавшее судьбы миллионов солдат, – о нем очень мало сказано и написано. И я думал – это будет мое слово о той войне. До меня был Симонов, но он скорее затуманил эту тему. Он брался за слишком острые, непроходимые сюжеты о генералах, командовании, планировании операций. И цензура его объела и обесцветила. К тому же я мог писать о теме Власова, закрытой в симоновское время
О «генеральской войне» писали И. Стаднюк в романе «Война» и А. Чаковский в трехтомной эпопее «Победа», но Владимов был полон скепсиса: «Эти люди правду ценят на вес золота, поэтому особенно ею не разбрасываются»[449]. Он хотел написать в своем романе ту правду о войне, которую он услышал при «выключенном магнитофоне». О войне, на которой не государственные или стратегические соображения, и никак не солдатские жизни были главным: «Я увидел, что представляла собой их война – такие эмоции, такие подводные течения, такие всевозможные интриги. А в особенности, если призом был Киев, за который командующий армией ожидал проливной звездный дождь на погоны и на грудь»[450].
выключенном магнитофоне
Севастьянов очень живо и откровенно рассказывал Владимову о Г.К. Жукове, Н.С. Хрущеве, К.С. Москаленко (в романе Терещенко), П.С. Рыбалко (в романе Рыбко), И.Д. Черняховском (в романе Чарновский) и других персонажах будущего романа, которых генерал близко знал.
Прототипом политкомиссара армии Дробниса, описанного в романе, был генерал-полковник Лев Захарович Мехлис, жестокий и беспощадный человек, которому подчинялась военная пропаганда, печать и радио. В «Красной звезде», главной военной газете армии, «был собран целый букет» – Шолохов, Симонов, Эренбург, Фадеев: «Вся наша краса у него там печаталась». Военным корреспондентом «Красной звезды» был также отец Ларисы Исаровой, Теодор Яковлевич Лильин (Шварц), которому Мехлис покровительствовал. Тесть очень обрадовался, узнав, что Владимов редактирует севастьяновские мемуары, и просил упомянуть добрым словом Мехлиса, «хорошего человека, про которого все забыли». Владимов напомнил Севастьянову о Мехлисе, на что тот, вздохнув, ответил: «Я вам, Жора, расскажу про него одну историю, а вы уж сами решайте, хороший ли он человек, и нужно ли его добрым словом вспоминать», – и изложил историю, введенную в роман, как сцену расстрела майора Красовского. Человек, спрашивающий: «Почему свет?» (3/219) – был в жизни генерал Севастьянов, ставший невольным свидетелем садистской казни, учиненной Мехлисом.