Теперь я уж, наверное, натурализуюсь и очень скоро, французом. <…> Знаю, это на все сто-сотых. Кончено с Россией. Так надо. Когда-нибудь попадем с тобою в New York, сам поймешь, что не востоку жить, а западу. <…> Я здесь всем говорю, что тебя больше не отдам большевикам, даже на побывку не отдам. <…> Как рад, что Вы оба приехали и будете с нами еще долго. Обнимаю тебя Евгений и желаю много удач в милом и единственном Париже[476].

Теперь я уж, наверное, натурализуюсь и очень скоро, французом. <…> Знаю, это на все сто-сотых. Кончено с Россией. Так надо. Когда-нибудь попадем с тобою в New York, сам поймешь, что не востоку жить, а западу. <…> Я здесь всем говорю, что тебя больше не отдам большевикам, даже на побывку не отдам. <…> Как рад, что Вы оба приехали и будете с нами еще долго. Обнимаю тебя Евгений и желаю много удач в милом и единственном Париже[476].

6 апреля Людмила написала очень радостное письмо 3. А. Никитиной, в котором рассказывала о своей жизни в Кань-сюр-Мер:

Сейчас 6 часов вечера, я пишу в саду, без чулок, в летнем, голом платье, солнце греет; слева виднеется море (до него минут 20 ходьбы), прямо и справа Альпы. А совсем близко – очаровательная обезьянка – Whisky, мой приятель-забавник. За РЛ месяцев, проведенных здесь, я очень отдохнула. Мои друзья очень балуют меня, солнце печет – уже стала коричневая. Скоро начну купаться. Одно печально, что ЕИ застрял в Париже, но, кажется, на днях и он появится здесь. ЕИ вращается в «большом свете» – с французскими писателями, художниками, актерами.

Сейчас 6 часов вечера, я пишу в саду, без чулок, в летнем, голом платье, солнце греет; слева виднеется море (до него минут 20 ходьбы), прямо и справа Альпы. А совсем близко – очаровательная обезьянка – Whisky, мой приятель-забавник. За РЛ месяцев, проведенных здесь, я очень отдохнула. Мои друзья очень балуют меня, солнце печет – уже стала коричневая. Скоро начну купаться. Одно печально, что ЕИ застрял в Париже, но, кажется, на днях и он появится здесь. ЕИ вращается в «большом свете» – с французскими писателями, художниками, актерами.

Через пару недель она добавила в письме подруге еще кое-какие подробности: «Я себе сделала еще в Париже несколько летних платьев. Весной – мода на тонкую шерсть»[477].

В середине апреля, вскоре после своего приезда на юг, в одном из многочисленных писем, которые в то лето он писал своим друзьям по всему миру, Замятин сообщал Федину:

Выбрался, наконец, из парижского Вавилона, три дня отсыпался за все полгода и начинаю чувствовать себя человеком, а не пиджаком. Пробуду здесь с месяц, а после Пасхи (куличи и прочие суеверия – гарантированы!) опять поеду в Париж – кончать дела. Дела начаты серьезные – пьесные и фильмовые, и если бы не этот чертов кризис, был бы я уже Ротшильдом…[478]