Той осенью в России произошли новые неприятные события. Сын и муж Ахматовой были арестованы, а позже освобождены [Fleishman 1990:193–194]. В октябре заболели мать и сестра Али Савич – она поспешила в Москву, чтобы ухаживать за ними, но затем ей было отказано в разрешении выехать, и в итоге она попала в ловушку. Эренбург пытался сделать все возможное, чтобы помочь Савичам; также они с Савичем освещали события в Испании в 1937 году. Но Аля оставалась в разлуке с мужем до 1939 года, когда он наконец присоединился к ней в СССР[579].
После антифашистского конгресса Замятин подумывал отдохнуть в сельской местности в Бельгии, но не нашел, у кого остановиться[580]. На шесть недель супруги вернулись в Бельвю, где они были так счастливы в прошлом году. 17 августа Анненков навестил их там, на вилле доктора Рубакина, а Замятин, просматривавший литературные журналы, сделал критические замечания о текущем состоянии советской культуры. Он праздно проводил время, так как только что закончил очередную работу для Оцепа (дальнейшие поправки к «Анне Карениной») и ничего нового не начинал [Анненков 1991, 1: 273–275]. Как он писал Куниной-Александер: «С начала августа – мы в Бельвю… <…> Погода, воздух, безлюдье, тишина, дятлы в парке – замечательные! Здесь – до начала сентября, и потом в проекте совместная поездка куда-нибудь (на юг) с Анненковым»[581]. Через несколько недель он сообщил Шаховской: «Лето окончилось, и Арденнские мои планы пошли прахом… <…> Сейчас – на старой квартире в Париже. Если не свяжусь с новыми кинематографическими работами – может случиться, что сбегу отсюда куда-нибудь на юг: засесть там в какой-нибудь средиземной дыре и писать»[582]. Эти планы путешествия на юг так и не осуществились, хотя Людмила, похоже, все же уехала на какое-то время, предоставив мужа самому себе. Слоним вспоминал: «…осенью 1935 года он жил в моей квартире, и мы почти каждый вечер вели долгие задушевные разговоры. Теперь я не только восхищался им как писателем, а и по-человечески привязался к нему» [Slonim 1959, XXIII]. 6 сентября рассказ Замятина «Лев» вышел в «Paris-Soir», а 9 октября еще одна, более значительная публикация, в «Marianne» – это был французский перевод «Пещеры» [BDIC, dossiers 54, ПО, 111]. После работы над киносценариями для Оцепа и Грановского 10 сентября он закончил еще один для В. Ф. Стрижевского[583].
В последующие месяцы Замятин погрузился в работу над «Бичом Божьим», это был самый длительный период работы над романом. Как и его друзья-писатели в СССР, он тоже обратился к истории русских земель до 1917 года, посвятив свое сочинение жизни Атиллы, который в юности в качестве заложника стал свидетелем упадка Римской империи. Рассказ о нем переплетается с повествованием об историке V века Приске Панийском, писавшем о периоде, когда Рим стал жертвой вторжения варваров. Важной темой романа становится столкновение Запада и Востока и крах слабой и вырождающейся цивилизации перед лицом молодой силы первобытных готов и славян, что было вполне актуально. Замятин закончил только семь глав «Бича Божьего»; в редакции М. Л. Слонима они были опубликованы посмертно в 1939 году, но работа над ними фактически завершилась уже в 1935 году. Сохранившиеся главы отличаются утонченным стилем и взвешенностью и лишены угловатости, характерной для некоторых работ Замятина неореалистического периода. Здесь надо учитывать его возраставшую «нетерпимость» к жизни на Западе, все чаще возникавшую у Людмилы тоску по снегу и холоду и ее чувство неловкости из-за слишком комфортной жизни. Как результат самые яркие и чувственные образы этого исторического романа сопряжены с моментами, когда молодой Аттила, находясь в Риме, мечтает о простых вещах, связанных с родиной: сыром поте, грубой пище, необработанной ткани, волках, диких лошадях и снеге. Одним из последних фрагментов, который можно найти в записных книжках Замятина, было обращение к своему главному герою: «О, Атилла! Когда же, наконец, вернешься ты, любезный филантроп, с четырьмя сотнями тысяч всадников и подожжешь эту прекрасную Францию, страну подметок и подтяжек!» [Замятин 2001: 254].