Начинается речь так:

Хорошим поэтом, мастером, с некоторых пор почитается у нас тот, кто умеет наиболее цельно, отчетливо, определенно “выразить” или “выявить” себя. Что же касается того, что именно “выявляется”, какое “я” выражается в этом “себя”, – такой вопрос чаще всего не подымается вовсе. Он не в моде. В лучшем случае требуют, чтобы это поэтическое “я” было “оригинально”, то есть не похоже на другие, так сказать – соседние “я”[484].

Хорошим поэтом, мастером, с некоторых пор почитается у нас тот, кто умеет наиболее цельно, отчетливо, определенно “выразить” или “выявить” себя. Что же касается того, что именно “выявляется”, какое “я” выражается в этом “себя”, – такой вопрос чаще всего не подымается вовсе. Он не в моде. В лучшем случае требуют, чтобы это поэтическое “я” было “оригинально”, то есть не похоже на другие, так сказать – соседние “я”[484].

Это явный намек Ходасевича на историю с Нельдихеном. Затем речь заходит уже об Анненском:

Но эстеты верны себе. Спокойные, не омрачаемые сомнениями вивисекторы жизни (ибо поэзия – жизнь, а поэт – человек), они удовлетворенно констатируют, что вот у этого человека, Иннокентия Анненского, превосходнейшие голосовые связки. Реагируя на боль (которая их не касается), он проявляет все, по их мнению, необходимые качества мастера, потому что кричит чрезвычайно громко и выразительно. Но отчего он кричит – все равно им. Что кричит – это его частное дело, в которое они, люди прежде всего воспитанные, не вмешиваются. Так, вероятно, не вмешивались в частные дела И. Ф. Анненского его сослуживцы по министерству. Между тем – он кричит об ужасе, нестерпимом и безысходном[485].

Но эстеты верны себе. Спокойные, не омрачаемые сомнениями вивисекторы жизни (ибо поэзия – жизнь, а поэт – человек), они удовлетворенно констатируют, что вот у этого человека, Иннокентия Анненского, превосходнейшие голосовые связки. Реагируя на боль (которая их не касается), он проявляет все, по их мнению, необходимые качества мастера, потому что кричит чрезвычайно громко и выразительно. Но отчего он кричит – все равно им. Что кричит – это его частное дело, в которое они, люди прежде всего воспитанные, не вмешиваются. Так, вероятно, не вмешивались в частные дела И. Ф. Анненского его сослуживцы по министерству. Между тем – он кричит об ужасе, нестерпимом и безысходном[485].

Здесь, конечно, интереснее всего то, как продолжится этот спор о “человеческом” несколько лет спустя, как (по видимости) на сто восемьдесят градусов развернутся позиции спорящих. Ходасевич сравнивает Анненского с Иваном Ильичом, героем толстовского рассказа: “Иван Ильич оскорблен и напуган безучастностью жизни к его страданию, которое теперь составляет все его существо. Жизнь для Ивана Ильича мертвенна, глуха ко всему, полна лжи, пошлости и призрачности. Точно такой же она представляется Анненскому”[486].