Дважды – в конце мая и в конце октября 1923-го – Горькому сообщали о том, что вопрос решен положительно. В самом деле, 28 августа на заседании Политбюро ЦК РКП(б) по докладам Каменева и Дзержинского было принято решение: “Поручить Главлиту СССР не чинить препятствий к свободному допуску в СССР журнала «Беседа»”. Но видимо, агентству “Международная книга”, которое получило монопольное право на закупки книг за границей, были даны другие инструкции. Сперва Горькому и Сумскому пообещали закупить по тысяче экземпляров каждого номера, на деле же закупили всего по десять экземпляров первых трех номеров и по двадцать пять – четвертого и пятого. (И это в то время, когда закупалось до 250 экземпляров некоторых сугубо эмигрантских изданий – для нужд ОГПУ!) При этом “даже те экземпляры, которые были посланы в Публичную библиотеку и Румянцевский музей, имевшие право получать книги из-за границы без цензуры, – вернулись в Берлин с надписью: «Запрещено к ввозу»”[541]. Может быть, эти противоречивые действия властей были как-то связаны с внутренней борьбой, которая шла в эти месяцы в Политбюро, а может – с теми играми, которые советские руководители вели с Горьким, чтобы вынудить его вернуться в Россию.
За границей “Беседа” расходилась неплохо, но затрат Сумского это не окупало. “Эпоха” уже закрылась, и горьковский журнал был теперь единственным предприятием издателя. На каждом номере он терял 300 долларов (тогда деньги уже начали считать в заокеанских “условных единицах”). С материалом для новых номеров тоже были проблемы: советские писатели побаивались отдавать свои произведения в полузапрещенный журнал, а публикации хоть сколько-нибудь политически активных эмигрантов могли окончательно похоронить надежды издателей на широкий допуск в СССР. Сдвоенный (6–7) номер “Беседы” стал последним. Вслед за прекращением выхода журнала (и отчасти в связи с этим) стала разлаживаться дружба Горького и Ходасевича.
Но пока журнал выходил, писатели были рядом. Перемещения Ходасевича и Берберовой по Европе в 1923–1925 годах были отчасти связаны с перемещениями по ней Горького и его близких.
3
3
Письма, которые Ходасевич посылал во время своих европейских скитаний Анне Ивановне, – продолжение длинного эпистолярного романа и одновременно – род путевого дневника. Первое письмо было отправлено, видимо, еще из Риги. Из него сохранилась лишь одна фраза – в передаче адресата: “Моя вина перед тобой так велика, что я не смею даже просить прощения”[542].
Ответ пришел не сразу, но он был именно таким, на какой рассчитывал Владислав Фелицианович. 6 августа 1922 года он пишет Анне Ивановне: “Анюточка, моя дорогая, письмо твое – тяжелое, но как я рад получить его! У меня нынче праздник. Я не буду оправдываться, просить прощения. Надо написать много делового. Но в другой раз напишу еще”[543]. “Деловое” – это были прежде всего денежные дела. Ходасевич пытался разрешить для себя трудную задачу: с одной стороны, быть с любимой и быть там, где легче дышится, а с другой – как-то обеспечить женщину, долг и вину перед которой он по-прежнему ощущал.