Но как было Ходасевичу объяснить ей причины, удерживающие его за границей, – причем в письмах, посланных по почте, заведомо рассчитанных на перлюстрацию[549]? Вот фрагмент письма от 19 октября 1922 года:

Не знаю, что мне делать сейчас в России, что я могу там заработать. Ты знаешь мое отношение к Сов[етской] Власти, знаешь, как далеко я всегда стоял от всякой белогвардейщины. И здесь я ни в какой связи с подобной публикой не состою, разные “Рули” меня терпеть не могут – но в России сейчас какая-то неразбериха. Футуристы компетентно разъясняют, что я – душитель молодых побегов, всего бодрого и нового. И хотя я продолжаю утверждать, что футуризм – это и есть самое сволочное буржуйство, – все же официальная критика опять, как в 1918, стала с ними нежна, а с нами сурова. У меня нет уверенности, что моя “мистика” не будет понята, как нечто дурное, и тогда мне в Р[оссии] житья не будет, печатать меня не станут, – я окажусь без гроша. А спорить и оправдываться я не стану, быть насильно милым – унизительно. Я к Сов[етской] Вл[асти] отношусь лучше, чем те, кто ее втайне ненавидят, но подлизываются. Они сейчас господа положения. Надо переждать, ибо я уверен, что к лету все устроится, т. е. в Кремле сумеют разобраться, кто истинные друзья, кто враги[550].

Не знаю, что мне делать сейчас в России, что я могу там заработать. Ты знаешь мое отношение к Сов[етской] Власти, знаешь, как далеко я всегда стоял от всякой белогвардейщины. И здесь я ни в какой связи с подобной публикой не состою, разные “Рули” меня терпеть не могут – но в России сейчас какая-то неразбериха. Футуристы компетентно разъясняют, что я – душитель молодых побегов, всего бодрого и нового. И хотя я продолжаю утверждать, что футуризм – это и есть самое сволочное буржуйство, – все же официальная критика опять, как в 1918, стала с ними нежна, а с нами сурова. У меня нет уверенности, что моя “мистика” не будет понята, как нечто дурное, и тогда мне в Р[оссии] житья не будет, печатать меня не станут, – я окажусь без гроша. А спорить и оправдываться я не стану, быть насильно милым – унизительно.

Я к Сов[етской] Вл[асти] отношусь лучше, чем те, кто ее втайне ненавидят, но подлизываются. Они сейчас господа положения. Надо переждать, ибо я уверен, что к лету все устроится, т. е. в Кремле сумеют разобраться, кто истинные друзья, кто враги[550].

Письмо явно написано не только для адресата, но и для властей (в расчете, что цензоры доложат по назначению). Постоянные указания на то, что он – не враг власти, что у него нет перед ней никаких прегрешений (“кроме нескольких стихотворений, напечатанных в эмигрантской прессе”), что футуристы – “бывшие члены Союза русского народа” (конкретно имелся в виду футурист-пушкинист Бобров), регулярно появляются в письмах Ходасевича жене до середины 1924 года. Активным недругом Ходасевича в ряду футуристов всех мастей был в первую очередь Асеев, который вслед за статьей в “Красной нови” напечатал рецензию на “Тяжелую лиру” в новосозданном журнале “ЛЕФ”. В начале рецензент полностью приводит текст “Искушения” – единственного в книге отчасти политического стихотворения, которое выражает романтическое неприятие НЭПа (чувство, не чуждое и самому Асееву, если уж на то пошло), чтобы затем глумливо перетолковать его: