Если это точное указание, оно очень дельно и уместно: в самом деле, неудобно все-таки изрядные суммы, скопляющиеся за день в Гуме и в Госторге, держать в каком-то колпаке. То ли дело сейфы Рябушинского и Морозова ‹…›. Остальные стихи “Тяжелой лиры” не менее двусмысленны и тяжеловесны[551].

Если это точное указание, оно очень дельно и уместно: в самом деле, неудобно все-таки изрядные суммы, скопляющиеся за день в Гуме и в Госторге, держать в каком-то колпаке. То ли дело сейфы Рябушинского и Морозова ‹…›.

Остальные стихи “Тяжелой лиры” не менее двусмысленны и тяжеловесны[551].

Очевидно, это был явный литературный донос, причем лживый. Другой донос исходил от старого знакомого Ходасевича – Семена Родова, который в статье “«Оригинальная» поэзия Госиздата”, напечатанной в редактируемом им же ортодоксальнейшем журнале “На посту”, призвал к ответу госиздатовских редакторов, публиковавших на казенный счет идеологически сомнительные, “буржуазные” книги, в том числе “Версты” Цветаевой, сборники Шенгели, Клычкова, Поликсены Соловьевой и других.

Разбор “Тяжелой лиры” он начинает с “Музыки”, которой дает такую характеристику:

Сознательно или ненамеренно Ходасевич дал в этом стихотворении злую сатиру на современную буржуазную литературу? Буржуазные писатели врут кто во что горазд, выдумывают чудеса, пускаются в мистику, и даже обыватель перестал им верить, только “мешать не хочет и досады старается не выказать”. “Музыка” эта, так долго вводившая в обман читателей, начинает становиться все более и более подозрительной даже дородным Сергей Иванычам, последним жертвам “чистого искусства”[552].

Сознательно или ненамеренно Ходасевич дал в этом стихотворении злую сатиру на современную буржуазную литературу? Буржуазные писатели врут кто во что горазд, выдумывают чудеса, пускаются в мистику, и даже обыватель перестал им верить, только “мешать не хочет и досады старается не выказать”. “Музыка” эта, так долго вводившая в обман читателей, начинает становиться все более и более подозрительной даже дородным Сергей Иванычам, последним жертвам “чистого искусства”[552].

Дальше идет стандартная характеристика “поэта уходящего класса”:

В жизни ничто его не интересует, ничто не прельщает. Единственное, что ему осталось, – это его собственное “я”, в которое он может замкнуться, уйти даже и от тех “дурных снов земли”, которые иногда могут привидеться задремавшему “мудрецу”. Но увы! и с его собственным “я” дело обстоит очень и очень неважно. Оно не более, как червяк, который рассечен тяжкою лопатой событий.