Как вспоминал позднее Ходасевич, “жизнь в опустелом зимнем Мариенбаде была до крайности однообразна: днем работа, прогулка, вечером долгое чаепитие, раза два – общий выезд в синематограф, вот и все”[556]. Но именно здесь застало Горького и его друзей давно ожидавшееся историческое известие. “Однажды за ужином подали телеграмму от Екатерины Павловны Пешковой. Максим распечатал ее и прочел вслух: «Владимир Ильич скончался, телеграфируй текст надписи на венке». Мне показалась забавной такая забота о том, чтобы Алексей Максимович не забыл принять участие в официальной скорби. Я взглянул на него. Он с минуту сидел молча с очень серьезным, даже вроде как злым лицом, потом встал и вышел из комнаты”[557]. Конечно, для Горького смерть старого друга, ставшего диктатором, тираном, но все равно по-своему любимого, совсем не была забавна. Близким не составило особого труда уговорить его написать воспоминания об “Ильиче” для советской печати.

В Чехии Ходасевич и Берберова прожили четыре месяца: поэту и его спутнице, которых не подозревали в намерении устроить в Италии коммунистическую революцию, готовы были выдать визы еще в январе, но у Владислава Фелициановича раскрошились зубы, и пришлось срочно делать протезы (мариенбадский врач сделал их плохо – летом 1924 года Ходасевич жаловался Анне Ивановне, что не может жевать пищу и из-за этого страдает катаром кишок). Горький и его домочадцы все еще ждали своей очереди.

13 марта 1924 года Ходасевич и Берберова уехали из Праги в Вену, оттуда – в Венецию. Там они провели восемь дней, до 23 марта, а потом отправились во Флоренцию, но “в поезде передумали и докатились до Рима”[558]. Ходасевичу показалось, что “Венеция заметно одряхлела за тринадцать лет. Первое впечатление – гнетущее: прах, пыль, кажется – любой дом можно легонько растереть между пальцами”[559]. Скорее всего, изменился не мир, а собственный взгляд поэта. Нина же была в Италии впервые и, конечно, испытала все полагающиеся эмоции.

Для Анны Ивановны весть о переезде мужа в Италию стала еще одним ударом: надежд на его возвращение оставалось все меньше. В ИРЛИ сохранились два черновика открытки, которую она собиралась отправить Владиславу Фелициановичу. Первый:

Милый Владя! Я живу, но живу плохо, – болят глаза и скверно на душе. Погода точно не итальянская. Удивляюсь твоим планам – если трудно в России, то не менее трудно в Италии. Пиши чаще. Благодарю за поздравления. А. Ходасевич. 31. X.1923. Спасибо за деньги – получила[560].

Милый Владя!

Я живу, но живу плохо, – болят глаза и скверно на душе. Погода точно не итальянская. Удивляюсь твоим планам – если трудно в России, то не менее трудно в Италии. Пиши чаще. Благодарю за поздравления. А. Ходасевич. 31. X.1923.