Контраст между этой рецензией и написанным годом раньше письмом Владимиру Лидину бросается в глаза. Блоку, до 1920 года Мандельштама не замечавшему, достаточно было услышать на большом вечере несколько стихотворений из “Tristia”, чтобы оценить поэта; Ходасевичу, хорошо знавшему Мандельштама и много его читавшему, потребовалось прочитать книгу, чтобы избавиться от ничем не оправданной снисходительности. В мандельштамовской “зауми” он теперь видит путь, альтернативный (и почти враждебный) собственному, но вызывающий уважение. Ходасевич, верный традициям символизма, пытается прорваться сквозь мир вещей и слов; Мандельштам, вышедший из “земного”, “материального” акмеизма, “тешится игрой вещей” и погружается в “темные тайны” словесных корней.
Примечательно, что Ходасевич, похоже, написал пародию на “Tristia” – таковой, по всей вероятности, является его стихотворение “Аполлиназм”:
Характерен уже шестистопный ямб с перекрестной рифмовкой; в данном случае это размер “Соломинки”, с женской рифмой на первой и третьей строках и мужской – на второй и четвертой. Из “Соломинки” же заимствованы смелые звуковые ассоциации, которые Ходасевич, естественно, утрирует. Для многих стихотворений “Tristia” характерны смешения разнородных мифологических мотивов – здесь сталкиваются Лай, отец Эдипа, и певец Демодок из “Одиссеи”. И наконец, узнаваемая тема льющегося меда…
Но если Ходасевич и в последней книге верен своему рационализму, в других отношениях он от классической поэтики отходит: неслучайно “Жив Бог!..” соседствует в “Европейской ночи” с “Петербургом”, со знаменитыми строками о “советском дичке”, и с “Весенний лепет не разнежит…”: признанием в любви к “какофоническим мирам”. Вейдле подчеркивает даже чисто ритмическое и эвфоническое изменение поэзии Ходасевича в 1922–1923 годах: “Стих становится несравненно более судорожным, порывистым, появляются захватывающие дух ускорения ритма, нагнетания прилагательных и глаголов, ранее невозможные”[595].
Стих и голос напрягаются до предела: “каждый стих гоня сквозь прозу”, поэт стремится достичь – и достигает –
7
7
В Париже Ходасевич и Берберова провели три с половиной месяца. В июле 1924-го их пригласила в гости двоюродная сестра Нины, Наталья Михайловна Кук, с 1915 года жившая с мужем у него на родине, в Северной Ирландии.
31 июля, получив британскую визу, Ходасевич и Берберова отправились в Лондон, где встретились, довольно холодно, с временно находившейся там Валентиной Ходасевич, а оттуда – в городок Холивуд в окрестностях Белфаста, куда прибыли 2 августа. Там они прожили более полутора месяцев – до 26 сентября, на – как писал Ходасевич Анне Ивановне – “подножном корме”. В письме Гершензону от 6 августа он так описывает свое здешнее житье-бытье: “Дом – огромный, на краю маленького приморского городка. Большой сад, много комнат, крахмальные салфетки, автомобиль, к обеду люди переодеваются. Из окна – залив и невысокие горы, немножко похоже на Крым возле Феодосии. Тихо до странности, очень зелено, поминутно то дождь, то солнце”[596].