Вот тогда и явились “Версты”: на словах вместе с большевиками воспевать Революцию, про себя знать: НЭП.

Те “люди новой России”, на союз с которыми евразийцы уповают, – это “нэпманы всех мастей и профессий, люди с Лениным на языке и с аршином в кармане, ‹…› смесь чека и охранки, партийного клуба и дубровинской чайной, черно-красная сотня, краса и гордость любой реакции. ‹…›Кремлевцы ошибочно считают ее надежным тормозом при их спуске от «мировой социалистической». Сувчинский (кажется правильнее) ожидает, что «тяга к национальному делу» выльется у нее в славный еврейский погром”. К этой последней фразе Ходасевич делает примечание: “Что не очень любезно в журнале, где один из редакторов – С. Я. Эфрон, а в числе сотрудников – Пастернак, Бабель, Л. И. Шестов и Артур Лурье”. И – решительный вывод: “Разумеется, цели большевиков и Сувчинских не совпадают. ‹…›Но пока что – им по дороге: прочь от проклятой России Петра и Пушкина, от ненавистной интеллигенции – в азиатчину и реакцию. Этот путь они условно зовут Революцией, что очень удобно для обеих сторон”.

Кажется, эта полемика – лучшее свидетельство того, насколько искренен был Ходасевич, какая внутренняя логика была в его политических метаниях. Но искренность не значит справедливость. Ходасевич допустил явные передергивания по отношению к евразийцам: например, как ни оценивай идеологию Сувчинского, к еврейским погромам он не призывал, а лишь рассчитывал, что “интернациональная” большевистская элита сменится другой, “национальной”. От этих обвинений, как и от утверждения, что композитор Артур Лурье, бывший начальник музыкального отдела Наркомпроса, присутствует в “Верстах” в качестве “хозяйского глаза”, редакции “Современных записок”, после протеста редакции “Верст”, пришлось публично отмежеваться[644]. Во многом несправедлив поэт был и по отношению к нэповской России, которой толком не знал. Но в своем романтическом экстремизме он и предвидел многое: торжество черно-красной сотни было еще впереди, но оно действительно предстояло.

О литературной части журнала Ходасевич пишет немного. Касаясь выпадов Святополка-Мирского в свой персональный адрес, он язвительно замечает:

Именно потому, что я не способен обидеться на кн. Святополк-Мирского, я пишу о нем со спокойной совестью. Его оценкам я не могу придавать значения, потому что они часто и по весьма очевидным поводам меняются. Недавно Святополк-Мирский объявил Марину Цветаеву великою поэтессой и радовался чести быть ее современником. А всего два года назад, в своей антологии “Русская лирика” он ‹…› вовсе не поместил ее стихов, заявив презрительно, что она – просто “безнадежно распущенная москвичка”. Я не обижаюсь на него теперь, как не был польщен месяцев восемь тому назад, когда в журнале “Благонамеренный” он писал, что мои стихи “никогда не разочаровывают”, и что “если бы у нас была Академия, никто не был бы более достоин войти в нее, чем ‹…› Владислав Ходасевич”. Увы! Все это слишком просто: тогда мы вместе с кн. Святополк-Мирским сотрудничали в “Благонамеренном”, а с тех пор наш критик вычитал в “ЛЕФе” и “Красной Нови”, как надлежит отзываться о Ходасевиче.