Не будь я христианином ко времени встречи и общения с Головиным, смог бы я пойти по другому пути? Не знаю. Я также не знаю ни одного человека, который под влиянием ЕВ обратился бы в «язычество» или стал практиковать герметические искусства. Может быть, вы знаете такие случаи. ЕВ скорее заставлял человека думать о редких в нашем мире вещах, красивых и интересных, а это уже немало.

Я начал читать Головина в «Элементах» (кажется, он не публиковался в раннем «Дне» в начале 1990-х). Литература эта шла тогда ко мне через моего отца, Владимира Бондаренко, замглавного в тогдашнем «Дне» и «Завтра». Но так получилось, что с ЕВ я познакомился много позже, когда уже мог выбирать самостоятельно, и никаких отцовских связей, слава Богу, не понадобилось. Головин вообще с большой неприязнью отзывался о разных «сыновьях, которые откуда-то повылезали», то есть о сыновьях его былых друзей, знакомых и прочих «известных людей». Видимо, здесь еще сказывалось его отношение ко времени: он не собирался вдаваться в подробности и вживаться в настоящее, его не интересовали актуальные на сегодня люди, будь они к тому же хоть трижды сыновьями бывших, но отслуживших своих отцов.

В его статьях или на лекциях в Новом Университете, где я впервые увидел Головина вживую, мне было интересно сочетание языка алхимии и античной мифологии в его речи. Помню, как на лекции «Пурпурная субстанция обмана» году в 1998-м, куда я приехал прямо с самолета, я намеревался задать ему вопрос о символике дуба с вывороченными корнями, но пройти к мэтру не было возможности, и общение наше пришлось отложить на несколько лет. Впрочем, так получилось, что и позже я никогда не вел с ЕВ разговоров на тему именно алхимии: во-первых, я в ней не специалист и никогда таковым не буду, а во-вторых, ведь, кажется, сказано у Генона в «Кризисе современного мира» о том, что алхимия Нового времени есть лишь жалкая подделка священной царской науки. Глеб Бутузов здесь меня оспорит, и кто я такой, чтобы спорить в этой области с Бутузовым?

Я смог познакомиться с Головиным только в начале 2004 года, после его лекции «Матриархат» — наверное, одной из лучших лекций ЕВ. Тогда только вышла моя первая книжка по ирландской мифологии, и я подарил ее ЕВ в надежде на какой-нибудь комментарий мифолога. И я его получил, причем развернутый: практически все наше дальнейшее общение с ЕВ до последних звонков в 2010 году и было этим развернутым комментарием с его тонкой, въедливой иронической критикой меня как «профанического» историка и филолога. Могу только надеяться, что в «бухгалтерах» от науки он меня не числил. Он мог прямо при мне сказать Артуру Медведеву, мол, «Бондаренко — так себе автор для «Волшебной Горы», а все же почему-то был очень рад моей рецензии на его «Снежную Королеву» («рыжая сука» — так он называл эту свою первую большую книгу). В первую очередь для меня Головин был мифологом, его взгляд на миф, его игра с мифом были для меня важнее всего. Ясно, что если бы не искусственная «бухгалтерская» природа современной гуманитарной науки, Головин мог бы стать у нас своеобразным русским вариантом Кереньи или Элиаде, но, кроме всего прочего, его самого не прельщала карьера гуманитария от науки, в советское и постсоветское время для него почти невозможная.