В эту первую встречу мы разговаривали в фойе музея Маяковского, рядом стояла его жена Елена и еще человек, пытавшийся узнать от Головина его отношение к индийской или китайской премудрости. Головин отвечал, что все это далеко от европейского человека, что надо читать античную литературу, ну или скандинавскую или кельтскую, как вот этот молодой человек (показывая на меня). Позже я еще столкнулся с головинским скепсисом по поводу «индоевропейцев» и индоевропейских реконструкций: индийскую традицию он считал чуждой и неприложимой к европейской ситуации. Да, он был убежденным сторонником старой традиционной Европы и ни в коей мере не евразийцем. По поводу России он как-то сказал, что римские войска остановились однажды на границе будущей Российской империи и совершили ауспиции, которые показали, что эти пространства не предназначены для человека. Да, говорил он, вот лешим, кикиморам, русалкам, домовым здесь привольно, но человеку здесь жить нельзя или очень сложно. И тут же, противореча себе, он мог заявить, что в принципе ничего против дореволюционной, досовдеповской России он не имеет, была нормальная европейская страна. В этом, — когда он ехидно цитировал замечания Майринка по поводу одержимости русских своей проблемной страной, — он был очень близок Александру Пятигорскому, который по другим причинам, но тоже не уставал повторять, что Россия — это нормальная страна (здесь даже не важно, «европейская» ли, «евразийская»), есть страны и гораздо сложнее и трагичнее (надо вспомнить, что Головин всегда отдавал должное Пятигорскому как посвященному, которого знал еще до эмиграции последнего). При этом Головин много раз заявлял, что нормальным способом существования нашей страны может быть только империя. Он считал это чем-то очевидным и нормальным, без особого ажио тажа по этому поводу. Так что в нынешнем искусственном противопоставлении русских имперцев и националистов Головин незримо на стороне первых.

В отличие от иных мэтров, Головину нравилось говорить с людьми, и люди были ему интересны — и мужчины, и женщины. Он владел искусством разговора в совершенстве и просто получал кайф от нужного и правильного общения. И те, кто были рядом с ним, погружались в этот поток и неслись навстречу мирам ведомым и неведомым. Как назвали бы это психологи, он умел «присоединяться», отсюда, наверное, шла его часто квазимагическая осведомленность о человеке, его прошлом, настоящем и будущем. Нужно было мягко взять человека в эту сеть и почти видеть насквозь, вести его в нужном направлении. Мало кто, как я понимаю, мог сопротивляться этому искусству ЕВ. При этом явно с некоторыми людьми он совершенно не желал общаться. Иногда причин этого игнора было совершенно не понять, иногда только позже причины становились очевидны. Антропология Головина неочевидна — от «бейте гуманистов» до снисходительного и терпимого отношения к молодым «искателям загадочных вещей».