Трудно сказать, когда Зайцев включил в воспоминания о Белом стихотворение «Голубые глаза и горячая лобная кость…» — до или после знакомства с самиздатовским сборником, ведь он работал над мемуарами достаточно долго. Однако напрашивающееся предположение о том, что именно из этого источника Зайцев списал стихотворение, скорее всего, неверно. Состав самиздатовского сборника восстановить невозможно, но Зайцев указывает, что «в нем были стихи о Петербурге, о Ленинграде, о Каме…». Маловероятно, что в этом ряду Зайцев не отметил бы неизвестные или позабытые им стихи о Белом.

Возникает ощущение, что у Зайцева имелся какой-то не дошедший до нас список, в котором стихотворение «Голубые глаза и горячая лобная кость…» фигурировало под заглавием «Памяти Андрея Белого». Скорее всего, список был тоже получен во время «заходов» Зайцева к Мандельштаму в январе 1934 года.

Основная причина, заставляющая нас допустить существование некоего никому не известного и, по-видимому, навсегда пропавшего раннего списка, состоит в следующем: в мемуарах «Последние десять лет жизни Андрея Белого» стихотворение Мандельштама имеет ряд отличий от традиционно и привычно воспроизводимого текста (см. приложение к данной главе и факсимиле списка)[1777].

Отличиями, состоящими в отсутствии разбивки на строфы, в иной пунктуации, а также в том, что вместо «прямизны нашей мысли» у Зайцева дается множественное число («прямизна наших мыслей»), соблазнительно сейчас просто пренебречь.

Но вот одним несовпадением пренебречь нельзя никак, потому что оно носит характер принципиальный.

Во всех без исключения научных изданиях Мандельштама стихотворение завершается так:

У Зайцева же нет повтора слова «лежи». В результате замены всего одной буквы («Ж» на «Т») вместо второго «леЖи» появляется — «леТи»:

«Лежи» или «лети»? Думается, что здесь мы имеем дело не с разными допустимыми вариантами, а с необходимостью выбора между правильным и неправильным написанием слова, прочтением стиха и, наконец, пониманием авторского замысла.

В целом ясно, что имеет в виду Мандельштам, когда пишет «лежи, молодей»[1778]. Он фиксирует реально происходящий процесс: как меняется, молодеет лицо у лежащего в гробу Б. Н. Бугаева. Сходные образы, связанные с движением времени вспять, к началу, фигурируют, кстати, и в описаниях других свидетелей происходящего. Так, С. Д. Спасский отметил в дневнике, что на лице Белого была «совершенно детская улыбка, которая на следующий день <…>, когда его перевезли на Плющиху и потом в оргкомитет, стала радостным, победным сиянием»[1779]. О том, что лицо Белого «сияло улыбкой и было исполнено мудростью света и покоя», писал и П. Н. Зайцев: «Это было лицо Дитяти и Мудреца, отрешенного от всего земного»[1780].