— Хорошее время, легкое. Пока власть гадает — капитализм уже или еще социализм, время даром не теряем.
— Не теряете?
— Сколько ненужных формальностей отпало. Раньше нас с тобой по инстанциям бы затаскали, а теперь…
— Значит, можно жить? — взбрело вдруг Захару поспорить.
— Не нынче, так когда же? Таким, как ты, все карты в руки. Я в годах, а ты молодой, без комплексов, что к чему разберешься быстро.
— У вас, Лев Викторович, все шиворот-навыворот. Нас заставляют на время затянуть поясок, а вы склоняете к обратному.
— Кто заставляет — сам первый за жирным куском тянется. Человеческую натуру не переделаешь… И запомни, Захарушка, сколько жить будешь, столько и сказки будешь слушать о счастливом будущем. А его у нас никогда не будет. Мы — Россия.
— Выходит, русским вечно предначертано маяться?
— Шиковать не придется. Поэтому не зевай, раз случай подвернулся.
— Так рассуждать — после нас ничего не останется.
— Про нас с тобой, Захарушка, в свое время никто не думал, и ты особо не беспокойся о потомках — сами разберутся. Не все ж там идиоты будут.
Рычнев старался не встречаться с прилипчивым взглядом гостя.
— Вы директор этнографического музея. А рассуждаете, извините, как барыга.
Лев Викторович почмокал широким, как у сома, ртом.
— Крой меня, Захарушка. Негодование твое искренне и благородно.
Захар, поняв, что собеседник над ним смеется, огрызнулся.
— Можно ли над святым потешаться?
— Святое, милый, топчут те, кто по идее должны его оберегать.
— Сказать все можно, — постарался не остаться в долгу Захар. — Но счастье не в том, кто сколько нагреб и скольких объегорил.
— Мы не о том говорим, Захарушка. Время от времени в стране появляется новый клич: то всеобщая трезвость, то свободное предпринимательство. Не спорю, когда трезвость — мораль вроде и на высоте. Хотя какая же это мораль, когда народ хлещет дихлофос и тормозную жидкость… Сейчас хоть и