Первую строку в каталоге занимал бы памятник основателю города атаману Матвею Ивановичу Платову. 15 марта 1923 года памятник убрали с пьедестала и определили в Музей донского казачества… под лестницу. Тогда же срубили бронзовые знаки и украшения с монумента герою генералу Я. П. Бакланову, а на городских Триумфальных арках снесли медно-бронзовую атрибутику. Позднее все «трофеи» отправили на переплавку как цветной металл.

Статус города к тому времени изменился. Центр области переместился в Ростов-на-Дону, и о Новочеркасске на время забыли. Но затишье было зловещим, не сулившим ничего хорошего «опальному» городу.

Уже в тридцатом году со всех церквей сорвали колокола. На одном только Вознесенском соборе разрезали автогеном четырнадцать колоколов. Самый большой, весом в семьсот пудов, был отлит еще в 1744 году в Черкасске знаменитым мастером Михаилом Шаториным. Колокол украшали славянская вязь и орнамент. Вскоре с куполов собора содрали позолоту и сняли кресты. А ведь трехметровый крест центрального купола со вставками из богемского хрусталя был специально изготовлен в Чехии и первоначально демонстрировался в Петербурге как произведение декоративно-прикладного искусства.

Кровавый террор оставил гнусные отпечатки и в Новочеркасске. По сию пору нет официальных сообщений ни о числе жертв, ни о том наказании, какое понесли мучители (если, конечно, понесли).

Картину насилия и разрушения в те годы желали, вероятно, скрасить постройкой жилого дома на главной улице, общежития политехнического института (на месте сломанной церкви Донской Божией Матери) и попыткой, правда, неудачной, пустить в городе трамвай. Прокладка путей сопровождалась нещадной вырубкой деревьев. Трамвай до войны так и не стал ходить. То ли не хватило средств, а скорее всего, привычка уничтожать, а не созидать, взяла верх.

…Но этого еще не знал наш постаревший знакомый, который летним вечером гнал лошадей в гору. Человек не оглядывался, беспокоясь больше за старенькую, скрипящую бричку.

Днем, зайдя к брату, он застал его плачущую жену. Запинаясь, жена рассказала, что, когда за мужем пришли, он вылез в окно — и был таков. Уменьшать число обезвреженных «врагов народа» не входило в планы «энкавэдэшников», и они загребли подвернувшегося соседа по коммунальной квартире.

Мужицкая сметка подсказала человеку, что разыскивать брата не будут. Дрожать приходится тем, за кем еще не пришли. И — собрав теплую одежонку, он тоже дал тягу.

Если бы человек знал, что больше не вернется, возможно, и обернулся бы. Но какую бы «панораму» он увидел против того великолепия, кое мы с ним наблюдали двадцатью годами раньше… Собор с голыми куполами был словно расхристанный многоголовый отшельник, явившийся вдруг на эту неузнаваемую землю. Внутри собора, как в жутком чреве, грохотали дизели машинно-тракторной станции… Исчезла Троицкая церковь. А на другом конце города вблизи вокзала (где и проживал человек), не скуластые ордынцы и не узколицые тевтоны, а русские люди взорвали сразу две церкви: Серафимовскую и Скорбящей Радости. Заодно управились и с часовней близ Александровского сада. Человек не знал, что перед войной свалят Никольскую церковь и спалят Успенскую, а знаменитую атаманскую беседку растащат по дощечке.