Следуя инструкциям Хёсса по телефону, я одновременно с этим внимательно разглядывала места, по которым мы ехали. Сам городок находится на холме, с которого открывается вид на зеленые луга, поля, крыши домиков, приютившихся внизу, под сверкающим на солнце крестом маленькой церкви. В окне машины проплывали двухэтажные домики – не сказать, что роскошные, но аккуратные, ровные и одинаково белые, как зубы в искусственной челюсти. Домики отличались друг от друга низенькими заборчиками, условно обозначающими частную территорию, и пестрым наполнением цветочных горшков, развешенных под окнами.

Если б не режущая глаз чистота, прямые линии, восхитительные дороги, ровные сверкающие черепичные крыши и цветочки в горшочках, я бы подумала, что я сейчас нахожусь где-нибудь в средней полосе, на родине: голубое небо с вальяжными густыми белыми облаками, словно наклеенными на него, и зелень деревьев, вдалеке подпирающая собою горизонт.

Сергей Браверман изредка бросал с заднего сиденья какие-то отдельные реплики в духе: «Здесь есть вообще кто живой?» Лишь один раз я заметила маленький, неспешно передвигающийся «фольксваген». Оператор уныло смотрел в лобовое стекло машины, вяло покручивая руль и ожидая нового потока инструкций от Райнера, как только мы доедем до очередного дома с красным или синим заборчиком.

– Герр Хёсс, – сказала я в трубку по-английски, – мы доехали до нужного места.

– Хорошо, – отозвался голос, – а теперь поверните налево, затем направо в конце улицы – и вы увидите меня.

Райнер стоял у своего дома и махал нам рукой. На вид ему можно было дать меньше сорока лет, хотя Франк сказал, что Хёссу под пятьдесят – вероятно, виной всему его манера одеваться: голубые джинсы, белая майка, поверх которой надета свободная рубашка с коротким рукавом в крупную клетку – красно-бело-синюю, под которую норовил забраться легкий летний ветерок. На ногах – белые кроссовки с красной прострочкой. Я вышла из машины. Мы пожали друг другу руки.

Он был очарователен: высокий, загорелый, спортивного телосложения, с огромными серо-зелеными глазами, в глубине которых притаилась настороженность; уши Райнера были оттопырены, и это делало его трогательным, беззащитным: уши эти буквально горели на солнце – пронизанные светом, они казались ярко-красными.

Хёсс улыбнулся несколько растерянно, но широко – от уголков его губ крупной рябью по щекам шли складочки, не мимические морщины, а именно складки – так, как от касания идут круги по воде. Я внимательно изучала его, пока он здоровался с Сергеем и оператором. Короткая стрижка, взъерошенные волосы, зафиксированные гелем, как это делают подростки; на правой руке вокруг запястья – кожаный шнурок, на который нанизаны несколько маленьких железных кубиков с буквами, – судя по всему, чье-то имя. Вокруг шеи – кожаный шнурок с такими же кубиками. На безымянном пальце левой руки – серебряное кольцо. В правом ухе – серьга, повторяющая по форме и узору кольцо на пальце. На запястье левой руки – простые часы с круглым циферблатом. Для своего возраста Хёсс в таком прикиде выглядел несколько несуразно.