Я посмотрела на этот шкаф и увидела огромную гору обуви в освобожденном Освенциме…
На шкафу стояла связанная из сена маленькая кошка и сделанный специально для нее деревянный домик из ненужных в хозяйстве досок. На стене вокруг входной двери висели венки из засушенной травы и железные таблички с забавными надписями. Конечно, мне вспомнилась другая надпись:
Хёсс жестом пригласил нас внутрь. Узкий коридор, куда не попадал дневной свет, – в длину, наверное, метров десять–пятнадцать. По левую сторону коридора, у самой стены, – деревянный толстый шкаф, уничтожающий часть и без того узкого пространства. За шкафом – первая дверь слева, ведущая в крохотную комнату в голубых тонах с покатым потолком, кроватью и тумбочкой. По правой стене – две плотно закрытые двери и в конце коридора – еще одна. Судя по всему, остальные комнаты тоже были крохотными и полностью повторяли ту, в которую мне удалось заглянуть.
В конце коридора бил агрессивный дневной свет. Я осматривала режущее солнцем глаза пространство, которое, видимо, служило в мансарде Райнера Хёсса местом сбора всей семьи. Как и остальные помещения в квартире, эта комната, самая большая, имела скошенный потолок, покрытый деревянными лакированными рейками. С одной стороны, рейки, безусловно, добавляли уюта, с другой – сжирали дополнительный объем.
Справа – вход в маленькую кухоньку, где больше двух человек одновременно не поместятся, и виной тому – потолок с откосом.
Из-за отсутствия места в кухне у хозяев и возникла идея с барной стойкой из искусственного камня, окруженной несколькими высокими стульями.
Над стойкой четырьмя белыми плафонами нависал светильник; под ним стояла большая сувенирная пивная кружка: из нее торчали семь гладиолусов – белые, фиолетовые, розовые и красноватые. На стене, прямо в том месте, где к ней примыкала стойка, висело большое квадратное зеркало, отражавшее макушки гладиолусов и приоткрытую балконную дверь напротив.
Я взглянула в него, и в эту секунду, сверкнув солнцем, меня ослепила распахнувшаяся балконная дверь: Райнер вышел на балкон и вернулся оттуда под руку с пожилой дамой в белой рубашке, темных штанах, жилетке и очках: «Анна-Мария. Мой агент. Она не будет мешать нам, только проследит, чтобы я ничего глупого не ляпнул».
– О, нет-нет, не бойтесь, – закудахтала Анна-Мария, поймав мой настороженный взгляд, поправила седую завитушку на лбу и протянула мне руку для пожатия, – я вовсе не цензор и вмешиваться в процесс не буду.
– Спасибо, что понимаете. – Я пожала ей руку, искренне надеясь, что действительно не будет.