Мы должны выходить в эфир через десять минут. Это самые длинные десять минут в моей жизни. Темные очки постоянно сползают на кончик носа, а руки у меня заняты басом, поэтому, чтобы очки не упали на пол, я должен рывком отбрасывать голову назад, словно у меня нервный тик. Потом некоторые говорили, что у меня странная манера держаться на сцене, как, например, у битлов, которые трясли головами, или у Элвиса, который оттопыривал губу. На следующий день в разных местах по всей стране было замечено, как некоторые впечатлительные подростки в огромных солнечных очках дергали головами, словно у них какие-то проблемы с мышцами лица.

После выступления я сажусь в спальный вагон до вокзала Виктории и еду в Брайтон, чтобы быть на площадке к семи утра. К счастью, ни в одной сцене, которую снимают в тот день, нет ни одного крупного плана, что дает возможность моим несчастным, красным, как у вампира, глазам немного прийти в норму. Многие парни из массовки при виде меня начинают дергать головой. Не могу сказать, что мне ужасно нравится быть известным, но появление группы на телевидении дало возможность узнать о ней миллионам. Когда ты входишь в комнату, то поведение незнакомых людей и атмосфера достаточно ощутимо меняются. Нельзя сказать, что она становится более дружелюбной или враждебной, просто немного другой. Со временем я начну воспринимать это измененное восприятие как часть своего характера. Я начну смотреть на мир, а мир начнет смотреть на меня сквозь искажающую пелену, от которой невозможно избавиться.

К тому времени к величайшей радости моей младшей сестры мать вернулась домой, потому что у них с Аланом не получилось заработать столько, чтобы поддерживать более-менее нормальный образ жизни. Их мечта о новой жизни не осуществилась, и мать вернулась в свою семью, а Алан – в свою. Мне даже сложно представить, какой униженной чувствовала себя мать, но, судя по рассказам сестры, она выдержала формальные рамки приличия и не вернулась в наш дом в качестве жалкой просительницы. Она была слишком гордой для того, чтобы так себя унижать, вне зависимости от того, что чувствовала в глубине души. Ее возращение было настолько театральным и было сыграно с такой удивительной смелостью, что мои отец и брат, судя по всему, просто стояли и смотрели, раскрыв рты, не понимая, радоваться ли им или высказывать недовольство. Мать была одета в свою лучшую одежду, словно собралась на свадьбу. Она ворвалась в дом, открыла кухонную дверь и громко возмутилась грязью и пылью, которые скопились во всем доме за шесть месяцев ее отсутствия. После этого она, не снимая шляпы и пальто, принялась вычищать весь дом и занималась этим до тех пор, пока он, по ее мнению, не стал пригоден для проживания в нем людей. Мать была прекрасна в своем праведном гневе, и после того, как я услышал эту историю, я полюбил ее еще сильнее. Мою мать можно описать прекрасными словами из песни Эдди Кокрана и констатировать, что она – это что-то вот прямо совсем другое.