– Тут еще что-то, сейчас. Карман изнутри нашит. – Послышался треск разрываемой ткани, и Карпин извлек странный прямоугольный предмет.

– Кирпич? – нахмурился Зотов.

– Хуже – книга.

Свет фонарика заплясал по обложке с тисненым крестом.

– Библия, – ахнул Марков.

Зотов глотал спирт, словно воду. Вкуса не чувствовал, но в голове зашумело. Боль в руке понемногу ушла. К тушенке не притронулся. От одного вида еды начинало тошнить. Курил жадно, взатяжку. Клубы табачного дыма густели под потолком. В землянке царил полумрак, лица боевых товарищей напоминали скорбные лики с потемневших православных икон. Блестели только глаза. Марков притих и жался в углу. На него было страшно смотреть. Решетов тараторил без умолку, в красках живописуя произошедшее, путаясь в показаниях и возбужденно размахивая руками.

Зотов, сам не зная зачем, разглядывал Библию. Почти с ладонь толщиной, увесистый томик небольшого формата. Такой удобно в кармане таскать. Чтобы, значит, мудрость божественная всегда была при себе. Обложка истрепана, уголки расслоились, заляпанные жирными пятнами страницы слиплись и пожелтели. На титульном листе заголовок: «Священные книги ВЕТХОГО ЗАВЕТА. Санкт-Петербург. Синодальная типография. 1875 год». Пахнуло старорежимностью. Ого, раритет. Может, даже антиквариат повышенной ценности. Такой должен в музее лежать, под стеклом и на чистой тряпице. Убийца с Библией. Оригинально.

– Аверкин был верующим? – Зотов поднял тяжелый взгляд на Маркова.

– Вроде нет, не замечал, – растерялся командир и заохал. – Вот какую же гадину пригрел на груди. Какую гадину…

– Не трясись, Федор Михалыч, со всеми бывает. Никто не подумал.

– А я должон был, я командир, у меня люди! А тут такое…

Зотов зашуршал измусоленными страницами.

– Почему Ветхий Завет? К знатокам богословия я себя причислить никак не могу, но точно знаю, у верующих в ходу Новый Завет, про Иисуса там, рыбу и прочие дела. Где велено всех любить и щеки по первому велению подставлять. А в Ветхом ужасы всякие, бабушка в детстве стращала, дескать, за проказы накажет боженька, как грешников содомских наказывал, огнем и напастями всякими. Но боженька, занятый более важными делами, про меня позабыл. С тех пор вера и поугасла во мне.

– Добрая бабушка, – осклабился Решетов.

– Не без этого, – кивнул Зотов.

Света коптилки едва хватало, чтобы разобрать мелкий шрифт. Некоторые цитаты были аккуратно подчеркнуты химическим карандашом, книга пестрела множеством закладок из бумажных и газетных полосок. Одна сразу бросалась в глаза – истрепанная, грязная, свернувшаяся в трубочку по надорванному концу. Зотов по наитию открыл в этом месте, пробежался глазами по строчкам и замер. Не поверив, перечитал еще раз и, хмыкнув, подставил книгу Решетову, ткнув пальцем.