— Как ты?
— Например.
Странное это ощущение — пить с кем-то из одной бутылки. Из горлышка. Забытое ощущение и… странное. Здесь — странное. В Африке Вим легко делил с камрадами и воду из фляжки, и вино из бутылок. Там это было в порядке вещей, там это было нормально. Но пить так тесно с женщиной, с которой ты спал, которая тебя предала, а потом ты снова с ней спал… Странное ощущение. При этом Вим понимал, что, если бы они пили вино из бокалов, вряд ли бы их разговор оказался столь искренним.
— А ведь ты меня предала.
— Так было нужно.
— Разве вера не накладывает на человека моральные обязательства?
— Ты не веришь.
— А если бы я был мусульманином?
— Есть только одна истинная вера.
— Католическое Вуду?
— Да.
— И ты никогда не предашь вудуиста?
Чика-Мария обдумывала ответ почти минуту. Приложилась к бутылке, но сразу же вернула ее Дорадо. Пару раз неуверенным жестом провела рукой по волосам. Покрутила головой. Наконец сказала:
— Я думаю, ты сильный человек, Вим. Не без слабостей, но сильный. Я не такая. Я сбежала от Усмана, потому что надоела ему и он решил перепродать меня какому-то приятелю. Я сбежала, но вернуться к матери не могла. Мне было двенадцать лет, и я даже ноги толком раздвигать не умела. Как думаешь, долго бы я протянула в Анклаве?
— Не очень, — кивнул Дорадо.
Но Чика не ждала ответа, не услышала его. Она рассказывала о своей нехитрой жизни, рассказывала, судя по всему, впервые и не собиралась останавливаться.
— Мне повезло, я случайно забрела в Palmenviertel, где меня подобрал хороший человек по имени Гельмут. Он накормил меня, разрешил помыться и позволил переночевать в одной комнате с его детьми. А на другой день отвел меня в приют при соборе Святого Мботы. — И снова улыбка. И снова немного робкая. — Не скажу, что в приюте было особенно весело, но другого шанса выжить мне не дали. — А теперь голос девушки стал тверже. — Вуду — моя семья, Вим, и ради нее я не задумываясь обману или предам.