– Вы так рассматриваете эти туфли, словно они в крови, черт возьми… – хмыкнул Рогозин и покачал головой. – Вы бы хоть по-человечески объяснили, что вам от меня надо…
Крымов достал свое удостоверение.
– Я расследую убийства, вы хорошо слышите меня:
– Да я и не собираюсь от вас никуда сбегать. Живу себе тихо-мирно, никого не трогаю…
– Откуда у вас эти туфли? Отвечайте немедленно!
– Вы постоянно на меня орете… кидаете меня на пол, того и гляди прибьете совсем… И хотите после этого, чтобы я вам рассказал всю свою жизнь?
– Идиот! – теперь уже по-настоящему заорал на него Крымов. – На кой черт мне
– Я не имею права отвечать вам, откуда у меня эти туфли. Тем более –
– Тогда поднимайся, и поедем в прокуратуру, уж там-то ты расскажешь все. И куда пианиста спровадил вместе с Шониным…
Крымов сделал паузу, чтобы посмотреть, какова будет реакция Рогозина на эту фамилию, впервые произнесенную здесь и сейчас.
Но тот оказался непробиваемым. Либо он был действительно талантливым, если не гениальным актером, решившим до конца играть свою роль ради каких-то – явно материального плана – ценностей, либо он
– Я никуда с вами не поеду… Я живу очень тихо, нигде не работаю, практически ни с кем не встречаюсь, и если и есть у меня своя личная жизнь, так ни с кем обсуждать я ее не намерен, так и знайте…
– Внешне, быть может, вы действительно живете тихо и ни с кем не встречаетесь, но вы же не можете отрицать, что к вам время от времени приходят ваши друзья, с которыми вы играете в преферанс…
– Вы что, следили за мной? – Теперь уже Рогозин играл другую роль – роль оскорбленного в лучших чувствах интеллигента; потому и тон его резко изменился; теперь он говорил уверенно, с какими-то бархатными интонациями. И осанка его тоже стала другой – теперь он стоял, выпятив грудь, словно провоцируя своего обнаглевшего обвинителя.
– Разумеется…
– Разумеется, да? Или, разумеется, нет?