В квартире вождя надрывался телефон, при каждом очередном звонке Ильич вздрагивал и морщился. Лицо его побледнело, нос заострился. Федор видел, что к боли в сломанной руке прибавился приступ тяжелейшей мигрени.

В прихожей нарастал шум, голоса, шаги. Вошел Луначарский, застыл, глядя сверху вниз на вождя трагическим преданным взглядом.

– Ну, чего уж тут смотреть? – пробормотал Ленин. – Идите, идите, Анатолий Васильевич.

– Врачи прибыли, – тихо сообщил Луначарский, – раздеваются, руки моют, сейчас явятся сюда.

– Кто?

– Профессор Винокуров, Семашко Николай Александрович и еще там, кажется, Обух, Минц. Доктор Розанов должен подъехать минут через двадцать.

– К черту их. Я устал как собака. Пусть катятся к черту.

Бонч и Луначарский переглянулись.

– Идите, Анатолий Васильевич, – повторил вождь и добавил с вымученной улыбкой: – Спасибо, что навестили.

– Владимир Ильич, вы не волнуйтесь, доктора все свои, – сказал Бонч, когда закрылась дверь за Луначарским.

– Уж понятно, не чужие, – Ленин зло прищурился. – Зачем столько?

– Яков решил, чем больше, тем лучше.

– Да, теперь Яков у нас тут главный. Он все решает. Он решает, а вы единодушно одобряете. Благолепие.

– Ну, зачем вы так, Владимир Ильич? – сконфузился Бонч.

На пороге появился нарком здравоохранения Семашко, за ним трое незнакомых пожилых мужчин, один в белом халате, с докторским саквояжем. Федор сидел на стуле, рядом с койкой, хотел встать, поздороваться, но вождь тронул его пальцы здоровой правой рукой и быстро, чуть слышно прошептал:

– Сиди, будь рядом, не допусти припадка при них, при докторишках.

Последним в кабинет вошел Свердлов.

– Владимир Ильич, что? Как вы? – спросил Семашко.

– Здравствуйте, Николай Александрович. Всем остальным мое почтение. Я, товарищи доктора, чувствую себя архипаршиво и видеть вас совсем не рад.

– Ну-у, Владимир Ильич, рады, не рады, а осмотреть вас все-таки придется, – сказал шутливым, слегка снисходительным тоном тот, что был в халате, и шагнул к койке.