Мехман не знал, как отвлечь больного от разговоров о смерти.

— Раньше вы не увлекались такими рассуждениями:

— Да, рассуждения о начале и конце… Нужны ясность сознания, хорошая логика, чтобы до последнего дыхания беззаветно служить нашему гуманному строю. — И снова профессор как будто разговаривал сам с собой, как будто подводил итоги прожитому. Улыбка освещала его бледное лицо, словно под снегом теплились красные уголья потухающего костра. — Молодость безразлична к смерти. Но старость всегда вопрошает: — А начало человеческой жизни?.. А конец? Разве этот вопрос не занимал всегда умы мыслителей?

Дильгуше обвила руками шею отца.

— Ты для меня самый молодой, самый лучший…

Профессор прижался колючей щекой к щеке дочери.

— Стараясь помолодеть, я пишу обвинительный приговор старости.

— Вот так, папа, — воскликнула Дильгуше, ласкаясь к отцу. — Вот так уж лучше. Ты совсем расстроил меня своими разговорами. Нагнал тоску. — Она смахнула с длинных ресниц слезы. — Ты будешь жить до ста лет, папа. Слышишь? Обязательно!

Зивер-ханум то выходила на кухню, то возвращалась обратно. Она заметила расстроенное лицо дочери и растерянность гостя. Стараясь рассеять печаль овладевшую всеми, она, усевшись на край тахты, бодро заговорила:

— Наш Мелик очень мнительный, вздрагивает от любого шороха. Когда мы были в Шувелянах, он прислушивался к шелесту веток и спрашивал испуганно: «Что это такое?»

Профессор покачал седой головой.

— Стоит ли искать своего врага вдали, когда он находится здесь, поблизости, живет с тобой. Дети подумают, что я трус.

Зивер-ханум посмотрела на Мехмана и, ласково улыбаясь, пояснила:

— То есть я хочу сказать, что как только у нашего Мелика заболит голова, он начинает составлять завещание.

— Часто менять завещание — признак слабоволия, жена. — Меликзаде немного рассердился, и это придало ему энергии. Он сел, опираясь на подушки, — Если тайну человека не узнает жена, сам бог не раскроет ее.

Но Зивер-ханум даже слушать не хотела эти насмешливые упреки.

— Это, наверно, сотое завещание нашего Мелика…

— Нет, тысячное, — почти крикнул профессор. — Будь ты хоть семи пядей во лбу, жена считает тебя несмышленым младенцем…

Мехман встал, накинул на плечи старика тонкое шелковое одеяло. Профессор признательно сжал его пальцы.

— Наша хозяйка не даст человеку даже поболтать спокойно.