Бётгер хохотнул:

— Помяни моё слово! Они сюда явились только ради одного: убедиться, что идиот и впрямь скончался.

Элоизе пришлось плотно сжать губы, чтобы не улыбнуться.

Служба длилась мучительно долго. Уже на половине проповеди то тут, то там лица осветились сине-голубым светом мобильных, и когда представление наконец завершилось и гроб увезли, люди устремились на дождливую улицу, как при эвакуации из самолёта.

— Идёшь, Голливуд? — Бётгер кивнул на тёмные очки Элоизы. — Мои источники сообщают, что на поминках в «АОС» подают запечённые устрицы, так что надо бы поторопиться, пока Миккельсен не засосал всё со стола, как пылесос.

Она поднялась и бросила взгляд на выход из церкви.

И застыла.

В дверях стоял Мартин. Его руки были безвольно опущены. Мокрые волосы прилипли ко лбу, пальто из верблюжьей шерсти насквозь промокло на плечах.

Он умоляюще смотрел на Элоизу.

— Мне нужно кое-что уладить, Могенс, — сказала она, не отрывая глаз от Мартина. — Ты поезжай, а я догоню.

Она подошла к алтарю и подождала, пока церковь опустела.

Мартин направился к ней по центральному проходу. Лицо было искажённым и измученным, страдальческим. В паре метров от неё он замер и помедлил, пока не услышал, как захлопнулась дверь за последним человеком.

— Я знал, что ты будешь здесь, — сказал он. — Мне нужно было тебя увидеть.

— Чего ты хочешь? — спросила Элоиза. Голос звучал отстранённо, но не враждебно.

Мартин огляделся. Затем он снова посмотрел на неё, его подбородок дрожал.

— Я в аду, Эло.

Она кивнула один раз:

— Я знаю.

— Что я могу сделать? Что я могу…