Эмили представила, как открывается дверь и входит Скотт. Шампанское, клубника, обед в каком-нибудь приличном ресторане… Как долго он намерен прятать ее в отелях? Вечно?

Основательно нарыдавшись за два часа, девушка встала, высморкалась и закинула свою грязную сумку на плечо. Оставив пиджак Скотта на кровати, она выписалась из номера, отправилась на Юстонский вокзал и села на первый же поезд, идущий на север.

* * *

Такси остановилось напротив двухквартирного дома из песчаника с красной дверью, и у Эмили задрожали губы при виде ярко освещенных окон. Родители оказались дома, как она и ожидала. Была среда, а значит, посиделки у телевизора за просмотром «Истории дизайна»[67] и ранний ужин. Все как по часам.

Эмили протянула карточку Скотта таксисту, тот приложил ее к мобильному терминалу, и раздался писк. Деньги списались. Таксист удивленно вскинул бровь, и Эмили не могла его за это осуждать — царапины и синяки она кое-как обработала, но все еще выглядела не лучшим образом.

Плакать она начала еще до того, как приемная мать открыла дверь.

Джулиет ахнула:

— О боже мой, ты откуда? Как ты здесь оказалась? — И бросилась обнимать дочку. — Надо было позвонить!

«Когда я могла позвонить? — подумала Эмили. — Когда лежала на заднем сиденье машины? Когда в меня стреляли? Или когда я собиралась копать себе могилу?»

— Господи, у тебя кровь?! — выпалила Джулиет, схватив ее за руку.

Эмили посмотрела на свое голое, разодранное ветками плечо.

— Дай-ка мне взглянуть. — Из-за спины Джулиет показался Питер, поправляя бифокальные очки в черепаховой оправе, достал из кармана платок — наверное, он был единственным человеком на земле, кто еще пользовался матерчатыми платками, — и, наклонившись, промокнул рану, а Эмили снова почувствовала себя семилетней девчонкой.

Затем Питер выпрямился и тяжело вздохнул:

— Что случилось, Эмили?

Девушка открыла рот. «Я чуть не погибла», — хотела она сказать, но таким словам не было места в этом доме, в этом храме обыденности.

От родителей пахло бисквитами; с кухни доносился аромат корицы; из гостиной звучал голос Кевина Маклауда[68], который делился заключительными мыслями.

«Не важно, что случилось, — подумала Эмили. — Все это ерунда. Я дома».

* * *

Следующие несколько дней Джулиет ухаживала за Эмили, как за больным ребенком, а та была счастлива, что ее опекают и балуют. Девушка так и не дала никаких объяснений своему внезапному появлению на пороге, но по семейной традиции Праудманов их никто и не потребовал. Джулиет и Питер ходили по дому на цыпочках, непрерывно заваривали чай, и Эмили, оказавшись в русле привычной жизни, была благодарна им за полное отсутствие умения общаться.