Сорок два

Сорок два

У этого места был свой запах. Энди Гантон сидел на скамейке в камере полицейского участка Лаффертона и вдыхал его. Полицейские участки. Суды. И потом тюрьма. Они пахли. Все они пахли по-своему, но их запах можно узнать с закрытыми глазами, и когда он сел, он почувствовал, как ярость и стыд, и воспоминания, и ненависть к себе обрушиваются на него страшными волнами, одна за одной. Они оставили ему пластмассовый стаканчик с чаем и ушли, и даже то, как констебль поставил перед ним питье, позволило ему понять, кем они его видят.

Он уронил голову на ладони. Ты все профукал. Ты все профукал. Ты хренов тупой идиот. Чего ты ожидал, работая на Ли Картера, где ты думал потом очутиться, кроме как здесь? Он ненавидел и презирал себя до такой степени, что, будь у него сейчас возможность, он убил бы себя. Он провел пять лет за решеткой, но, как оказалось, ничему не научился.

Он видел, как это происходит, очень много раз, и теперь он никого не смог бы осудить. Он не ассоциировал себя с теми, кто возвращается в тюрьму, потому что, кроме нее, ничего не знает, но превратился в одного из них, даже не осознавая этого.

Ему хотелось плакать. Он немного поплакал, но от этого возненавидел себя еще больше. Мишель вышвырнет его навсегда. Как становятся бездомными, он тоже видел. Как люди ночуют у дверей магазинов. Уж лучше за решеткой. Трехдневное питание и мало-мальски приличная постель. Лучше так.

Он ждал, когда они придут. Он смотрел на часы целых полчаса, потом прошло еще десять минут. А потом он повернулся, уткнулся лбом в стену и уснул тяжелым сном.

Врачи сделали рентген плеча Саймона, перевязали его, отчистили от крови руки и велели ехать домой спать. Но он знал, что если сделает это, то обязательно примет обезболивающие, которые ему дали, и с утра будет слегка не в себе, а раны и боль в мышцах вообще не дадут ему двигаться. Он сказал водителю такси везти его в участок.

– Вы уверены, что вам сейчас стоит быть здесь, сэр? – сержант за стойкой строго на него посмотрела.

– Все нормально. Я допрошу Гантона, как только приедет Натан, а потом поеду домой. Можно чаю?

– Сэр.

Саймон стал медленно подниматься по лестнице. Ночью участок превращался в весьма странное место – в целом очень тихое, особенно здесь, наверху, но время от времени оглашаемое жутким шумом, когда очередного пьяницу или хулигана приводили в камеру и он начинал орать и трясти прутья решетки.

Он включил свою настольную лампу и поднял зашторенные жалюзи. Янтарный свет фонарей отражался в лужах на асфальте во дворе.