— На площадь выходят многоэтажные дома, много окон и витрин, — ответил Мошкович. — Перекрыть невозможно. Исключать камеру с длиннофокусным объективом я бы не стал.

— Спасибо, Иван Тимофеевич…

Мошкович принялся тщательно выводить круги на листе бумаги.

Адмирал взглянул на Горчакова.

— Твое мнение, Николай Иванович?

— С предателями дела иметь нельзя. Никогда, — сказал начальник особого отдела, глядя прямо перед собой. — Сколько бы лет ни прошло. Он предатель.

— Твоя позиция понятна. Какие предположения: почему Мечик не вышел на контакт?

— Опоздал!

Издевка в словах Горчакова звучала слишком отчетливо. Никто не улыбнулся.

— Еще мнения?

— Изучив манеру его поведения… — Очалов запнулся.

— Продолжай, Сергей Николаевич, не стесняйся.

— Если предположить, что на контакт вышел Мечик… Если теоретически это предположить, то причина не завершить операцию может быть одна: он мертв.

— Согласен, — и Мошкович снова уткнулся в свои почеркушки.

— Кто-то исполнил закрытый протокол, — сказал Горчаков.

— Благодарю за прямоту, Николай Иванович, — Алдонин не скрывал раздражения. — Таким образом, товарищи офицеры, вы единогласно подтвердили: по старому каналу действительно выходил Мечик. Он готов был сообщить нечто столь важное, что рискнул просить помощь. Зная, что на нем клеймо предателя. Он не успел. Его убрали. Даже наш сотрудник может умереть только дважды. Он мертв. Мертв окончательно. А мы не получили важнейшую информацию. Поправьте, если я ошибся с выводом.

Никто не проронил ни звука. Корабельные часы тикали над головой, равнодушные к людским проблемам. Они командовали самим временем, что им мелкие горести человеческие.

Горчаков, как старый друг, решил принять всю тяжесть на себя.

— Товарищ адмирал, нам винить себя не в чем. Мы пошли на максимально возможный риск. Если бы Мечик появился на площади, мы бы действовали согласно вашей директиве. Он не пришел вообще…

— Оперативники дежурили еще час, — сказал Очалов.