– У меня неделю назад дочка родилась. Ясмин назвали.

– Ах, Эрвин! – растерялась Иванна. – Простите, я не знала. Я ведь… болела. Поздравляю вас. Приеду – отметим. Хорошо? А почему имя такое – не немецкое?

– Все меньше настоящих немецких имен, – с мудрой печалью в бледных остзейских глазах вздохнул Эрвин. – Вы встречали хоть одного Фрица? И я не встречал Фрица. Только в анекдотах. Как и Ганса, впрочем.

Рейс сегодня, во вторник, оказался только один – в четырнадцать тридцать.

– А почему мне по телефону сказали, что есть одиннадцатичасовой? – растерялась Иванна.

– Я не говорила. – Девушка за компьютером пожала плечами. – Возможно, вы просто не поняли.

– Возможно, – нехотя согласилась Иванна, – немецкий у меня не родной язык.

Девушка тут же политкорректно заулыбалась, демонстрируя массивные брекеты (Эрвин пугливо отпрянул от стойки), и предложила удивительный вариант:

– Можете лететь в Москву, а уже оттуда в Киев.

– И во сколько я окажусь в Киеве в таком случае?

– В семнадцать часов по украинскому времени.

– А прямым?

– В семнадцать тридцать.

– Не вижу особой разницы, – вздохнула Иванна.

– И я, – присоединился Эрвин.

– Видите, Эрвин, нам и в самом деле карта легла идти в ресторан и отмечать рождение вашей девочки. Будете меня шампанским угощать, не отвертитесь, – улыбнулась ему Иванна, и молодой человек снова смутился, покраснел.

«Ну, на все Божья воля, – спокойно подумала она. – В два так в два…»

Нервная дрожь и нетерпение вдруг захватили ее, когда самолет заходил на посадку. Потому что она поняла, что уже пролетела расстояние, разделяющее возможность и данность, и через очень короткое время она все равно окажется в Чернигове и сможет снова увидеть, как человек совершает странное и мощное действо, названия которому нет.

«Нет имени – нет и сущности», – любил говорить лингвоцентрист Эккерт.