– Что? – спрашиваю я.

– Основные силы сейчас занимаются другим делом в Нью-Орлеане, никак не связанным с этим, – извещает меня Майк. – Парни говорят, что никак не могут высвободить людей для помощи нам. Сказали обратиться к местным копам.

– А что насчет полиции штата?

– Та же проблема, что и с местными. Мы не знаем, кого купил Ривард, а лично мне там никто не знаком.

Смотрю на часы. Уже почти шесть часов вечера. Убийство Гвен начнется в полночь, в прямом эфире. У нас семь часов для того, чтобы попасть туда. Переход часовых поясов дает нам дополнительный час.

«Держись, – думаю я. – Гвен, ради бога, держись… нет, ради меня. Ты же обещала! Держись».

25 Гвен

25

Гвен

В следующий раз я прихожу в себя в кровати.

На меня немедленно обрушивается жестокий приступ тошноты, и я сворачиваюсь в комок, пытаясь удержать его. В голове стучит так сильно, что мне кажется, будто череп вот-вот лопнет; я чувствую, как меня бьет дрожь – уже не от холода, а от последствий действия препаратов. Как только эти ощущения немного ослабевают и бурлящая желчь в желудке успокаивается, я начинаю чувствовать все остальное. Те очаги боли, что были раньше, никуда не делись, но теперь к ним добавились новые. Спину саднит – наверное, шершавое дерево ящика оставило в ней целый лес заноз.

Открыв глаза, пытаюсь заставить свой затуманенный разум понять, где я нахожусь. В комнате полутемно, но я вижу белые простыни, которыми укрыта. Они сырые на ощупь и пахнут чьей-то чужой кожей. Постепенно до меня начинает доходить смрад: плесень, запах чего-то давнего, словно погребенные в земле трупы. Запах времени и разложения.

Страх возвращается ко мне медленно, как будто он слишком устал донимать меня… но вместе с ним приходит ясность. Понимание.

Я шевелюсь, чтобы избавиться от мучительной судороги в бедре, и чувствую, что постель смещается так, как не могла сместиться от моего движения. Ужас набрасывается на меня, подобно кобре, и я замираю. «Кто-то лежит в постели рядом со мной». Я чувствую животное тепло его тела, и все инстинкты кричат мне: «Не двигайся!» – как будто я могу спрятаться от этого. Словно ребенок, верящий, что станет невидимым, если не будет двигаться. Но неподвижность не поможет мне.

Я должна сама себе помочь.

Пытаюсь отодвинуться прочь, надеясь бесшумно соскользнуть с кровати, но останавливаюсь, когда осознаю́, что не могу двигать левым запястьем.

Тем, которое так сильно болит.

Мое запястье пристегнуто туго затянутыми наручниками к железному кованому изголовью старинной кровати. Должно быть, я что-то сломала – вероятно, мелкую косточку в кисти руки, – потому что попытка потянуть за наручники, даже самая слабая, отзывается приступом боли, таким острым, что у меня перехватывает дыхание. Я хочу закричать – и не могу.