«Кстати, вчера был у меня наш милый Ларри. Я каждый раз с радостью смотрю, как он растет и крепнет. В настоящее время он интересуется только политикой и притом самой радикальной. Я, как ты знаешь, ничего в этом не смыслю, я полагаю только, что наш мир до такой степени несправедлив, что порядочный человек не имеет права пренебрегать ничем, что может способствовать изменению системы, которая держится на нужде и страдании миллионов людей. Поэтому я сочувствую партии Ларри и не терплю дрессированных реформистов, которые хотят одолеть бегемота при помощи булавочных уколов…»

«Меня начинает сильно тревожить участь моего мальчика. Случается, конечно, иногда, что о положении экспедиции нет сведений в течение нескольких лет, но все же эта полная неизвестность пугает меня. Это заставляет меня воздержаться от приезда к вам на это лето. Здесь, в Нью-Йорке, все известия получаются гораздо скорее…»

Второе письмо было от декабря. Первые две страницы были целиком посвящены без вести пропавшей экспедиции.

«…Теперь уже большая часть моих друзей разделяет мои опасения, что наши исследователи не вернутся. Даже мой зять и его семья не сомневаются в этом. Между прочим, я на прошлой неделе переехал к ним. Они с некоторых пор стали крайне любезны со мной и проявляют искреннее участие и трогательную заботливость о моем здоровьи. Неужели я целые годы ошибался в оценке этих людей? Генри Брайт даже устроил в своем доме лабораторию для меня. Он знает о моем открытии, однако никаких подробностей я ему еще не сообщил ввиду того, что мне все еще не удалось обезвредить производство.

«Заботы о Фрэде и упорная работа так сильно расшатали мое здоровье, что я уступил настойчивым убеждениям моих родственников и проведу эту зиму у них в имении во Флориде. Пиши мне следовательно в «Голден Хилл» через Таллахасси. Генри Брайт тоже собирается быть здесь к Рождеству, и мы предполагаем совершить совместно небольшое морское путешествие на его яхте…»

Фрэд в раздумье положил письма: «Бедный отец, — подумал он. — Мне не следовало пускаться в плавание с экспедицией и заставлять его тревожиться и горевать». Теперь слова миссис Брайт показались ему вполне правдоподобными: слишком тяжелая умственная работа и мучительная тревога о сыне могли, разумеется, повлиять на рассудок старика. Маннистер упрекнул себя за свое подозрительное и неделикатное отношение к семье Брайт. Эти люди как будто действительно хорошо и даже тепло относились к его отцу. Он решил написать миссис Брайт и просить у нее извинения за свое неучтивое поведение.