Когда шум взрывов снаружи затих и бомбардировка на время прекратилась, Гитлер внимательно вгляделся в Штефана. Взгляд фюрера был не менее пристальным, чем у Уинстона Черчилля, но в глазах фюрера Штефан не увидел открытости и чисто мужской оценки собеседника, свойственных премьер-министру. Нет, Гитлер явно смотрел на Штефана так, как самозваное божество смотрит на одно из своих творений с целью отыскать опасные мутации. И это злобное божество отнюдь не питало любви ко всем остальным существам, упиваясь самим фактом их покорности.

Наконец фюрер нарушил молчание:

– Если в институте есть предатели, то какова их цель?

– Сбить вас с толку, – ответил Штефан. – Они представляют вам ложную информацию о будущем в надежде заставить вас совершить серьезные тактические промахи. Они говорили вам, что последние полтора года буквально все ваши военные решения оказались ошибочными, но это не так. Глядя на положение дел из будущего, я могу смело сказать, что вы проиграли войну, балансируя лишь на тонкой грани между победой и поражением. И вы еще легко можете выиграть, нужно лишь немного изменить стратегию.

Лицо Гитлера окаменело, глаза превратились в щелочки, но отнюдь не потому, что он в чем-то подозревал Штефана. Нет, фюрер теперь подозревал всех тех, кто уверял его, что в ближайшее время он совершит ряд трагических военных ошибок. Слова Штефана позволили фюреру вернуть веру в собственную непогрешимость, и он был готов в очередной раз положиться на собственный гений.

– Лишь немного изменить мою стратегию? – переспросил Гитлер. – А о каких изменениях идет речь?

Штефан быстро назвал шесть изменений в военной стратегии, играющих ключевую роль в будущих сражениях. На самом деле эти изменения никак не повлияли на результат, а сражения, о которых шла речь, были далеко не самыми решающими баталиями оставшегося этапа войны.

Однако фюрер хотел верить, что он не проигравший, а без пяти минут победитель. Он ухватился за слова Штефана как за истину в последней инстанции, поскольку предложенная им смелая стратегия лишь немного отличалась от той, которую разработал бы сам диктатор. Вскочив со стула, фюрер принялся нервно мерить шагами комнату.

– Уже из первых отчетов, присланных из института, я понял, что мне представили искаженное описание будущего. Я нутром чувствовал, что не мог, столь блистательно начав войну, внезапно потерпеть поражение из-за цепи трагических ошибок. О да, сейчас у нас трудный период, но это ненадолго. Когда союзники высадятся наконец в Европе, их ждет полный провал. Мы загоним их обратно в море. – Гитлер говорил почти шепотом, но с завораживающей страстью, хорошо знакомой по его публичным выступлениям. – В ходе этого неудачного наступления они израсходуют бо́льшую часть своих резервов. Союзникам придется отступить по всему фронту, что еще долго не позволит им восстановить силы и начать новые наступательные действия. За это время мы сожмем Европу железной хваткой, победим русских варваров и станем еще сильнее, чем прежде! – Гитлер остановился и заморгал, словно выйдя из транса, после чего сказал: – Итак, что там насчет высадки в Европу? Я слышал, она получит название «День „Д“». В сообщениях из института говорится, что они собираются высадиться в Нормандии.