– Страха нет, там где ворон птица бессмертная! – Знакомый слоган, с трудом подумалось мне.

Мысли стали неуклюжими и ленивыми в моей голове.

– Дашенька, я знаю, тебе тяжело, но открой глаза. Посмотри на меня! Поверни голову на мой голос!! Не дай ведьме завладеть твоим телом. Дома тебя ждет твой Семен, дети, ты нужна им! Посмотри мне в глаза!

Семен, дети… Открыть глаза? Но на веки словно камни накатили… Я с таким трудом разлепила их. Мой взгляд сразу поймал Олег. Он смотрел на меня нежно, любяще, страстно. И словно солнышко засветило надо мной, а две злобные луны скатились с моей души. Олег одним ударом отшвырнул от меня злодейку. Он поцеловал меня в губы и…

– Прости, знаю, что не должен, не удержался.

И я была смущена… А в дальнем углу тряслась жуткая жмуть – Верфавия. Не знаю, как она могла показаться красавицей. Кости обтянуты звериными шкурками вместо плоти, лицо – жабьей кожей. Волосы, да, до пола, но седые, нечесаные, спутанные. Только глаза, вернее взгляд из провалов глазниц был живым, гадким и злобным. Но пожар его потух. Видно вымоталась. И она, ведьма, с трудом собирая себя с пола, опять пыталась на меня наброситься. А Ефирта куда-то задевалась. Сдернула от стремной доченьки? Ах, нет, с табуреточкой своей притащилась. Рядышком ее с каменной чашей пристроила. И вдруг дерг с себя пояс с платья. Как лассо его на скелетину Верфавию набросила.

Затянулся пояс туго, но длинный конец оставил. Ефирта вздернула его вверх, а вместе с ним и «доченьку». Ух закрутило ее! Словно пояс был живым вихрем.

– Пока ее мотает, поговорить надо, – проскрипела Ефирта, утирая зеленые слезы с лица. – Такого поворота я не ждала… Не верила, что мой ангел черной ведьмой станет… Сколько ж она душ ворожей сожгла! Это чтобы ей не перечили… В скольких родственниц без способностей подселялась! Сколько судеб покалечила, растоптала. За что мне такое?! Как же получилось, что я, светлая ворожея, родила дочь с душой темной, лунной?! Вспомнила, как последнее время, услышав ее зов, просыпалась в своих смертных пеленах. Голос Верфавии заставлял снова биться материнское сердце: «Мамочка, любимая, помоги, спаси мою душу. Ты должна…» И я выбиралась из колодца, следовала ее поручению. А она использовала, волю свою навязывала, думаю, и в меня подселялась, в полумертвую. Не брезговала. Заставляла злодействовать! Как такой обман простить можно?! Как же Верфавия посмела глумиться над собственной матерью?! Вот ведь вспомнила, как услышала ее мысли, когда она позвала в первый раз: «Ну раз жива еще, так службу сослужи…» – И, отвернувшись от нас, неутешная мать неожиданно замяукала – Мя-мря-мяу-мя-нмя…