Здесь, в ее Провалле, Миша был не молодым и не старым — вечным и безусым — Машу всегда расстраивало, что на всех портретах и фото лицо Врубеля пряталось за молодцеватыми усами, и сейчас она наслаждалась его чистотой — его голубыми глазами, правильным носом, совершенными светлыми чертами, извлечёнными из лучшего мрамора умелой рукой природного скульптора.

Миша Врубель был не один. Рядом пристроилась рыжеволосая девушка с бледной кожей и таким безмятежно счастливым лицом, какое Маша еще никогда не видела в зеркале…

Она, Маша Ковалева, была тут, рядом с ним! Часть ее души жила здесь!

И, быть может, это объясняло причину, почему она так часто испытывала в душе пустоту… Часть души сбежала от нее!

Быть может, это объясняло причину, почему душа Миши никогда не приходила к ней в гости… Потому что он всегда был здесь рядом с ней!

Младшая Киевица прислонилась к стене, на которой оживший Понтий Пилат в белом плаще тянулся к Христу и, приложив руку ко рту, тщетно подсказывал тому правильные слова, способные спасти осужденного от распятия.

— Вы всегда были моей надеждой на счастье, — проникновенно говорил Врубель своей Маше, улыбаясь ей как счастливому сну, развеявшему многолетний горячечный бред. — И лишь потому порой мои надежды сбывались… вы были моей верой… вера — она осталась со мной навсегда, даже тогда, когда вы ушли от меня… Я всегда искал вас… искал повсюду… искал вас во всех… вы моя мадонна… моя надежда… И моя жена Надежда — она тоже вы… всегда вы… вы будете возвращаться ко мне снова и снова… Все остальное, все остальные — ошибка, обман, колдовство…

А Маша, глядевшая на них со стороны, подумала вдруг: сколько людей сейчас едят, пьют, спят, живут отдельно друг от друга, в то время как их души сидят где-нибудь на скамейке рядком?

Маша, глядевшая, точно сбросила кожу, став одной горячей волной… сбросила защиту, обязательства, законы запреты, и растеклась.

Она вспомнила, как однажды хотела сказать ему «да», как хотела бежать к нему одному, забыв обо всем. А потом все оделось в панцирь долга и правил, панцирь сдержал и охладил ее чувство — похоронил его в заточении там.

Не оттого ли она так и не ответила всем сердцем на преданность Мира, что всегда знала: погребенное, забытое, отвергнутое чувство к Мише не умерло, никуда не делось, их история так и осталась незавершённой, и для него, и для нее.

Она готова была лишить его сына… только бы не увидеться с ним и не вспомнить страсть, способную изменить ее жизнь. Словно ощущала, что сама душа ее осталась в его руках… и когда она уйдет из Провалля, ничего не изменится. Ее душа не с ней, и даже не с сыном… Мише-младшему принадлежит вся ее жизнь… но душа украдена и льнет как щенок к этому дивному человеку, несчастному, счастливому и гениальному…