Николас Эшби точно не виновен в деяниях предков, но это не избавит его от необходимости разобрать проклятый дом до основания.

И основание раздолбать.

- Тогда идем, - Уна взяла за руку и обернулась. – А может, вы и вправду… наверх?

- Да нет. Я уж с вами.

Огонек ползет по стенам. Он дрожит. Внизу слишком влажно и не хватает воздуха. Огоньку это не по нраву. Он присел, съежился, грозя в любой момент погаснуть.

…что это за хрень? - Берт провел пальцем по стене, а потом брезгливо вытер его о штаны.

- Молодой человек, вы другие слова знаете?

- А тебе не пофиг?

- Нет, как вы изволили выразиться. Боюсь, я весьма небрежно отнесся к вопросу вашего воспитания, но, если у нас все получится, я это исправлю.

- Что получится? – Томас шел, стараясь не касаться стен, покрытых чем-то белым, будто  молоком, только это молоко еще и светилось.

- А это, - мистер Эшби не обратил внимания на его слова, - вовсе не хрень, а колонии микроорганизмов, которые изменились под воздействием силы. Они источают свет, что называется биолюминисценцией.

- Точно хрень.

Берт словно нарочно злил его. Но чего ради?

А колонии остались, даже расползлись, коснулись друг друга. Те, что постарше, обрели оттенок топленого молока, а молодые были белее извести. И свет испускали такой же, холодный.

Вовремя.

Фонарь погас. А дышать приходилось с открытым ртом. Кожа покрылась испариной, волосы моментально напитались влагой, как и одежда. Под ногами чавкало, а по спине побежали ручейки, то ли пота – здесь было еще и жарко, то ли воды.

Поворот.

И зал.

Бледные сосульки сталактитов почти касаются пола. И тоже светятся. Здесь камень полностью покрыт этой белесой взвесью, и не только он. Каждый шаг отзывается судорожной волной света, будто спеша предупредить.

Поздно.