— Откуда он знает? — изумился Алексеев. — Я никому, ни одной живой душе…
«Нюансеры, — вспомнил он. — Ни одной живой душе, кроме трёх нюансеров. Кто из них полицейский осведомитель? Кантор? Радченко? Ваграмян?!»
— А дворник? — оживилась словоохотливая Неонила Прокофьевна. Глазки её заблестели, замаслились. — Дворник-то! Он и в свисток свистел, и глазами видел, и доложил, куда следует.
— Языком, — машинально уточнил Алексеев. — Языком доложил…
— И языком, и письменно. Грамотный он, дворник. Узнал он вас…
— Лучше бы он преступника узнал! — огрызнулся Алексеев. — Глядишь, мне никуда ходить бы не пришлось…
Верный своему правилу не откладывать дела на потом, а в особенности — дела неприятные, он повернулся к приживалке спиной и вышел вон из квартиры.
Погода удалась на диво. Казалось, всё — и небо, и земля, и даже безлистые деревья — готовились к Чистому понедельнику. Завтра начинался Великий пост, а сегодня мир каялся в грехах, отмечая Прощёное воскресенье — ну и объедался напоследок. Всласть, от пуза, до икоты. Облака сбились в отару, откочевали гурьбой на запад. Ветер стриг их овечьими ножницами, готовясь к сдаче товара на шерстомойню. Небо превратилось в бледно-голубой водоём. Воздух пах свежим огурцом, и надлом сочился прозрачной влагой.
Из ресторана, оставив Кантора лакомиться десертом, Алексеев вернулся на извозчике. По случайной иронии судьбы, им оказался старый знакомый — Семен Черкасский, первым приметивший, как служащие в Волжско-Камском банке «принимают присягу». Сани отставной фельдфебель сменил на экипаж, более соответствующий погоде, лошадь осталась прежняя.
«Знал бы, — злился Алексеев, — велел бы обождать. Ничего, прогуляюсь, проветрюсь. Говорят, пешие прогулки очень полезны для здоровья».