– А когда он вас привел в другую, на улице Адриена Лесена?

– Кажется… месяцев шесть спустя. Он мне объяснил, что ставит там опыты с пигментами, проводит исследования, которых никто не должен видеть.

– И вы ему поверили?

– И да и нет. Мне казалось, он сам составляет для себя краски, пробует разные химикалии. И еще гигантская печь… Это было странно.

– Вам было страшно?

– Вовсе нет. Мы уже давно с ним спали.

Делаж вздохнул.

– Когда он открыл вам правду?

– Еще позже. Он сказал, что в нем два художника. Тот, кого я знала, и… сам Гойя.

– И что вы в тот момент подумали?

На лице Юноны мелькнула улыбка. Горячность постепенно проходила, ее птичьи черты вновь обретали четкость. Со своим внушительным носом и прозрачным взглядом студентка имела вид одновременно решительный и мечтательный, виноватый и невинный.

– Я сказала себе, что он гений.

Председатель, казалось, сдержал едва не слетевшее с языка замечание личного порядка – ругательство, конечно же, – и продолжил:

– Вы осознавали, что он изготавливает подделки, которые затем продает? И что такого рода бизнес является чистой воды мошенничеством в меркантильных целях?

– Он объяснял это иначе.

– Не сомневаюсь.

– Он хотел не просто писать в стиле Гойи, но создавать произведения, возникшие из прошлого. Он говорил… – ее голос дрожал, – что открыл брешь в пространстве-времени. – Она бросила на Собески влюбленный взгляд. – Это было потрясающе.

– А главное – незаконно.

Юнона пожала плечами и устремила свой хрустальный взгляд прямо в глаза судьи:

– Я уже четыре года учусь в Академии художеств. Мне преподавали рисунок, живопись, скульптуру. Я проходила стажировки, работала ассистенткой у признанных художников. Но нигде я столько не узнала об искусстве, как за несколько месяцев у Собески. С ним я получила доступ к… самим истокам живописи.